Сапуниха(СИ)

Рядом, у Еруслановского, вместе с поддерживающими белых казаками дрались с красногвардейцами кадеты, но в их хутор война ещё не ступала. Не знала тогда, да и всю жизнь не ведала, на чьей стороне сражался дядя Фома - родной брат папы (его привезли в одном из гробов), но запомнила отрубленное шашкой ухо, посечённое шрапнелью лицо и руки, покоящиеся на груди... Знала, что дрались в Калаче у завода Брыкиных, дрались беспощадно, не жалея ни себя, ни врагов. Хотя какие это враги? Ещё вчера сеяли хлеб, торговали, гуляли на одной земле, на донской. Всех объединяло единое звание - казак. А сегодня пробежала меж ними кошка, именуемая революцией, и разделились казаки на белых и красных.

Когда повозка, запряжённая лошадьми, привезла страшный груз, бабушка Марфа, выйдя на крылечко, не закричала, не запричитала, сжала губы и смотрела, смотрела на Хомушку... потом без стона, без звука, обмерев, упала... С тех пор померкла, резко постарела и вскорости преставилась Господу... Ненадолго пережил её и дедушка Авил...

После смерти дядюшки война нагло и бессердечно вошла в их подворье. В недавно построенном доме, в землянке стонали, метались в бреду, ругались, молились, взывали о помощи и просили пристрелить раненые. Кто-то потом поправлялся, а кто-то отходил к праотцам. Хоронили на клетке, завернув в шинели.... Одного... второго... пятого... десятого... Сколько же их, горемычных головушек с буйными чубами, покоится в земле гуреевской... да разве только в ней... По всей России-матушке в полях и ериках*, в лесах и холмах лежат и тлеют кости тех, кого так и не дождались в родимой сторонушке...

Отгремела, как ненужная, как побившая урожай гроза, гражданская сеча. Мало-помалу отходил от неё народ, точно примятая безжалостными ливнями и ветрами трава. Вроде бы и солнышко блеснуло из-за туч, обещая вёдрую погоду, да ощущение беды всё равно витало в воздухе.

Селяне настороженно относились ко всевозможным новшествам во все времена, не сулившим им обычно ничего хорошего. Но поверили, поверили большевикам, кинувшим, кажись, впервые клич: "Земля - крестьянам!" И взялись после лихолетья братоубийства за работу, словно пытаясь искупить свой смертельный грех за живущих и павших. Истосковавшиеся друг по другу - земля и люди - были неутолимы и неутомимы, как изголодавшиеся за время разлуки любовники. Да недолго утешались - в конце 1928-го года рысеглазый вождь с прокуренными усами решил, что все, кто предан, кто верен землице больше, чем возлюбленные, не достоин отрады, забыв о лозунге, который полонил крестьян с казаками. Постановил придавить самостоятельных, рачительных тружеников и объединить их с нищей, оборванной голытьбой. Возможно, правитель был искренен в стремлении таким путём вывести Советскую Россию в передовые зерновые страны, да, видимо, позабыл, сидя за Кремлёвской стеной, что любое насилие над личностью рождает сопротивление: активное или пассивное, но сопротивление. А, может, услужливые холопы Сталина на местах и в центре, сражаясь с богатством, запамятовали, что сражаться надо с бедностью, и подсовывали сводки, где во всех напастях были виноваты те, кто жил лучше, потому что трудился упористо на себя. А раз лучше - значит, богаче, не по-советски, отрываются от коллектива. Вот и надумали бороться с единоличниками, объявив многих кулаками, а посему - врагами власти. И выступил Иосиф Виссарионович на конференции аграрников-марксистов 27-го декабря 1928-го года с речью, где призвал "... повести решительное наступление на кулачество, сломать его сопротивление, ликвидировать его как класс..." И пошли ломать. Направо-налево, стараясь выслужиться перед вышестоящим начальством, искусственно множа количество зажиточных крестьян. О чём думали в то время исполнительные служаки? Сложно судить. Быть может, действительно верили в то, что, переведя богатеев (и настоящих, и липовых), отобрав нажитое у одних и раздав другим, сумеют осчастливить всех... Но, может статься, драли с других шкуры, спасая свою из-за страха, что уличат их в плохом исполнительстве постановлений партии... Наверное, случалось и то, и другое...

Как бы там ни было, но и до Гуреевского докатилась волна коллективизации.

Зима в том году была вьюжной, металась по степям буранами с пургою, словно отражая настроения, кипящие в душах казаков. Одни громко агитировали за совместное хозяйствование, другие, больше шёпотом, озираясь по сторонам, убеждали, что "енти" большевики ни к чему хорошему не приведут. Не знают они жизни казачьей, не уважают обычаев и традиций, испокон веку укоренившихся здесь.