Сапфировый альбатрос

— Послушай, скажи своей красавице, чтоб она зря не мучилась. И лучше бы вообще не подавала. Я-то мужик, я все пойму, а Инка может и обидеться. Она же у меня комсомолка, принципиальная. Она может принять за издевательство. Ты сам подумай: Тургеневу памятник как памятник, Ломоносову памятник как памятник — писатели, сидят, смотрят, решают, как обустроить Россию, всё как надо. А ее отцу какая-то хрень. Я не спорю, может, для каких-то умников это и гениально, но памятники ставят не для умников.

Я увидел задумку Музы глазами столь ненавидимой Бобом толпы и понял, что он прав.

Однако Музе я этого не передал. Я уже понял, что респектабельность сильнее, но я не имел права не дать шанс и таланту. Пусть решает судьба.

Реальность начисто вышибла ночные кошмары. Я принял задыхающийся холодный душ, чтобы жара хоть на четверть часа показалась блаженством, и уселся за Феликсов «Курятник» с непреклонной решимостью принять любую правду во всем ее безобразии.

Хотя моей душе никогда не удавалось проникнуть за Феликсову телесную оболочку — простодушная душа всегда отскакивала, ушибленная о его полированную поверхность.

Хорошо, книжка была не толстая. Хотя во сне душила томов премногих тяжелей.

Курятник на канаве

Первая глава называлась

Легенда о Великом Насмешнике

Настоящие разыскания нашарены автором там-сям в ту эпохальную эпоху, когда Россия изо всех сил поднимается с колен, а демократия гордо ходит по миру. И некоторые отсталые товарищи ей оказывают несознательное противодействие, доходя в своем мракобесии до взрывания на воздух разных симпатичных мероприятий и отрезывания от туловищ неправильно мыслящих голов. А вот автора с его отсталой идеологией занимают мелкие людишки, которые когда-то пыжились чем-то таким-этаким отличиться и запомниться, но потом постарались заделаться созвучными своей эпохе и слиться с гегемонами своего геройского времени. Время ведь, простите за выражение, не может ошибаться!

И до того они успешно слились со временем, что автору пришлось разыскивать с крупномасштабной лупой различные мелкие фактики из ихних незначительных автобиографий. Очень уж они чересчур хорошо овладели передовым сознанием, шагая в ногу с ответственными командирами производства и ведущими работниками мировоззрения. Не в силу приспособленческого, я извиняюсь, подхалимажа, а из открытого и отважного почтения к победоносной силе голоса и уверенной командирской походке.

На общем фоне громадных масштабов и передовых идей эти картинки из жизни мелких слабых людишек, надо полагать, зазвучат для некоторых современно настроенных граждан какой-то старомодной шарманкой. Однако тут ничего не попишешь. Такой уж автор мелкий и отсталый человек, что хочется ему напомнить о каких-то сравнительно небольших людишках. Которые в свое геройское время тоже старались отряхнуть со своих штиблетов всякий отсталый прах. Но в окончательном подбитии окончательных итогов все равно отстали от передовой жизни до такой обидной степени, что их, извиняюсь за выражение, творческие кривые дорожки приходится разглядывать через крупномасштабную лупу.

Возможно, какой-нибудь передовой академик или, к примеру, доцент скажет, что я собираюсь преподнести уважаемым согражданам воспитательный урок. Спорить не стану, академикам и доцентам виднее. Мне даже кажется, что и сам я благодаря моих героев подперевоспитался.

Пущай даже они все и подзабыты.

Хотя нет. Кто-кто, а Мишель-то не подзабыт. Он с самого начала так об себе и понимал, что кого-кого, а его никаким манером не подзабудут. В свое реакционное время он окончил гимназию и, кажется, год или два еще где-то такое проучился. Образование у него, во всяком случае, было самое буржуйское.

В те годы водилось еще порядочное количество людей с тонкой душевной организацией, которые неизвестно по какой причине очень много об себе понимали. Это не были спецы с точки зрения эпохи реконструкции. Это были просто интеллигентные, возвышенные люди. Их оскорбляло все грубое и некультурное, вроде говядины, кривошипно-червячных механизмов или, я извиняюсь, жировки. Поэтому я нисколько не удивляюсь, что Мишеля невыносимо оскорбляли и домашние задания, особенно переэкзаменовки. А когда его на выпускных экзаменах срезали на «Дворянском гнезде», он от нестерпимой оскорбленности даже накушался чего-то дезинфицирующего. Которым доктора обтирают руки, когда собираются чего-нибудь там отрезать или, наоборот, пришить. А может, не доктора, а фотографы. Как это он, Мишель, может не разбираться в «Дворянском гнезде», когда он сам имеет реакционное дворянское происхождение!