Сапфировый альбатрос

На груди у меня лежал квадратный том сизо-бетонного цвета.

Это была книга Феликса про наш писательский Дом на канале, которую я так и не решился раскрыть, — уж очень не хотелось созерцать наготу своих покойных соседей, соседством с которыми я столько лет гордился.

…Но сейчас этот том душил меня ничуть не менее тяжко, чем бетонная плита во сне. Я хотел поднять его и переложить на тумбочку, где он вроде бы лежал вечером, но он не поддавался и продолжал душить меня все страшнее и страшнее. Я что есть мочи напрягал свои хиленькие ручки, но том давил бетонной могильной плитой.

И я понял, что на этот раз мне действительно конец…

И снова проснулся в поту, хотя спал под одной только простыней. В окне сияло солнечное утро.

Первым делом я, привстав на локтях, метнул взгляд на тумбочку. «Курятник на Канаве» лежал все там же, куда я его положил, рассчитывая почитать перед сном, но все увиливал и увиливал. И вот наконец плита пришла к Магомету.

Плита!

Я набрал Музу.

— Привет, ты не спишь?

— Нет, всю ночь пролепила. Пока в пластилине.

— Интеллигента должна давить не скала, а бетонная плита. Чтоб было видно, что это не природная, а рукотворная злоба. Можно туда как-то еще и советский герб присобачить.

Тишина.

— Алло, ты слышала, что я сказал?

Тишина.

И наконец:

— Слышала. Нет, это очень мельчит. Герб — это вообще… Привязка к одной ситуации. А плита… Это тоже слишком прямолинейно. И не поэтично. И потом… Такая ли большая разница между злобой человека и злобой природы? Между властью и скалой? Ты не обиделся?

— Нет, что ты! Я всегда радуюсь, когда ты оказываешься умнее меня. Только я вот что подумал. Они же все не боролись со скалой, а скорее жили, пригнувшись, под каким-то сводом. Свод пониже, и они пониже. Свод приподнимется, и они подвыпрямятся. Может, так сделать — человек сидит за письменным столом, а свод пригибает его к столу. Ему ужасно неудобно, а он продолжает писать как ни в чем не бывало. Как тебе это?

Тишина. И потом извиняющийся голосок:

— Нет, очень уж не зрелищно. И приземленно.

— Приземленно? А меня какой-то сон не сон преследует, почти галлюцинация.

И я, временами так разволновываясь, что срывался голос, поведал ей историю альбатроса в курятнике.

Она молчала так долго, что я начал ее теребить:

— Алло, алло, ты слышишь?

— Слышу. Перевариваю. Это гениально.

— Что гениально?

— Это гениальный образ советского искусства. Курятник, куда заперли альбатросов.

Уж гениальный или не гениальный, но с этой минуты несчастный альбатрос перестал меня преследовать, как будто только и добивался, чтобы я рассказал о нем Музе.

Так что, это был вещий сон?!

После одурелого завтрака я двинул на улицу развеяться от всех этих потрясений. На лестничной площадке столкнулся с милой толстушкой из квартиры напротив, и мне сразу сделалось страшно и весело. Точнее, мне сделалось прямо холодно от страха, но этот страх почему-то меня смешил, и я понял, что нечаянно увидел мир глазами моей несчастной соседки. Они с ее тощим и полуседым хвостатым мужем Лешей были музыканты из какого-то неплохого оркестра, катались на заграничные гастроли, и однажды почти ночью она попросила у меня в долг триста евро — им почему-то не успели выдать. У меня по какому-то случаю они были, и она с тех пор здоровается со мной очень тепло.

На этот же раз она прямо светилась, не обращая внимания, что снизу была в одних трусиках.

С просветленной улыбкой она спешила поделиться радостной новостью: завтра Лешу хороним, у него от легких ничего не осталось, вы тоже проверьтесь, какая часть легких у вас еще есть, нам же объявлена необъявленная бактериологическая война, с нами ведет войну НАТО, это очень страшный вирус «дельта», они хотят нас всех истребить…

— Но этот вирус же и на них действует…

— Они носят маски. Вы замечали, у нас в подъезде летают белые волосы? Они могут проникнуть куда угодно — в мозг, в легкие, я же говорю: НАТО ведет с нами войну!

Все это с радостной улыбкой, в тоне веселой светской болтовни, и, когда я из нее вынырнул, меня снова обдало морозом.

Сколько, интересно, народу от этих дел повредилось? У нас в цеху мужики на полном серьезе обсуждают, что в прививках есть какой-то металл, от которого к уколотому месту прилипают ложки, что вместе с прививками вводят какие-то чипы, от которых все будешь делать по команде… И нет даже той простой мысли, сколько бы стоила каждая такая прививка. Зато сколько ученых слов наука подарила идиотам и какие средства связи! Раньше они спасались от холеры тем, что опахивали село на вдовах, а теперь роскошествуют в интернете — освободились от умников, сами врут и сами верят.

Пробравший меня мороз не вполне отошел даже в духовке нашего с четырех сторон закрытого двора. (А кожа под свежей рубашкой — при Музе они всегда свежие — радостно откликнулась: детство, летние каникулы, упоительная жара, жизнь бесконечна, все, кого любишь, живы…)