Сапфировый альбатрос

Он все ж таки слегка, наверно, верил в светлое будущее этих гибельных краев и потихоньку поручал спецам чего-то такое разведывать в смысле ископаемых и сельского хозяйства. И рыбные артели планировал организовывать на общих началах, и всякое такое в этом роде. Но вот чего наиболее сильнее всего подрывало его авторитет, так это то, что он пытался навязать сбросившей гнет братве старорежимную дисциплину. Так за чего же, получается, боролись?!

Еще же он старался помешать экспроприации, а по-простому говоря — разграбиловке поставок, которые поставляла Антанта для транспортирования в Петроград, чтобы тот поддерживал в себе силы для войны с германским милитаризмом. Это уже была открытая контрреволюция! Для чего ж тогда было выбрасывать лозунг про экспроприацию экспроприаторов?!

Но капиталисты все равно требовали гарантий, чтобы ихние ботинки и подметки шли не на трудящихся, а на империалистические нужды, а иначе они свой эксплуататорский карман захлопнут. Адмирал сговорился с Центромуром, что письмо с такими гарантиями он англичанам даст, но, пока крутилась вся эта, я извиняюсь, канитель, американцы уже не сильно далеко от берега постановили развернуть в обратную сторону свой пароход «Дора», нагруженный всякими полезными предметами, и особенно, я извиняюсь, жратвой. Этот ихний поступок до такой степени огорчил адмирала, что он пригрозил отправить миноноску, чтобы развернуть эту самую «Дору» в первобытном направлении.

Тут уже дело подходило аж к боевому столкновению, но до открытого боя не дошло. В конце января 1918-го в папашку будущей сталинской лауреатки было произведено двумя неизвестными лицами несколько выстрелов, одним из которых он был ранен в спину навылет. Пуля задела какую-то важную адмиральскую артерию, и через двадцать минут после указанного ранения адмирал отправился в штаб Духонина. Чего он произнес перед тем, как туда отправиться, разные участники передают по-разному. Одни говорят, он сказал просто «их было двое», а другие прибавляют, что на них были желтые халаты.

Так что в итоге таких дел и событий «Дора» возвернулась туда, откуда пришла, а Центромур среди прочих хозяйственных делишек небольшим большинством постановил похоронить адмирала под красным знаменем в сопровождении военного салюта. Холостой салют оказался беспорядочной трескотней, что доставило только дополнительные огорчения адмиральской вдове с ее двумя дочурками.

С выбором места тоже особо не привередничали — закопали поблизости от дома и от штаба, чтоб далеко не таскать.

Правда, чересчур долго залеживаться адмиралу и там не позволили. Где-то посередине 30-х, когда в связи с возросшей бдительностью начали всех бывших удалять из их укромных местечек, строительный экскаватор на улице Л. Шмидта обнаружил длинный деревянный ящик, где был спрятан еще один цинковый, в котором сверху было умелым образом присобачено стеклянное окошко. Благодаря вечную мерзлоту, покойник выглядел вполне даже прилично — сохранилась и светлая бородка, и иконка какой-то польской богоматери, и даже молитву на бумажке, если бы кто поинтересовался, можно было разобрать. Но работники органов распорядились очистить площадку, всем велели помалкивать, а тело арестовали и увезли, как и положено, я извиняюсь, в воронке. Куда его задевали на этот раз, история, как говорится, умалчивает.

Но чего для вдовы и дочерей оказалось полезно: на ихнего отца и супруга были разозлены и многие реакционные офицеры за евойное, по-ихнему, предательское, сотрудничество, как они возмутительно выражались, с краснопузой сволочью. По этой уважаемой причине дочкам вполне можно было бороться за объявление ихнего главы семьи как за жертву белого террора. А поскольку и англичане тоже были на него сердиты из-за вышеупомянутой «Доры», то можно было его объявлять еще и жертвой интервенции.

И в светлом советском будущем, когда на адмиральскую дочку недруги начинали, я извиняюсь, наезжать — ага, дескать, папашку твоего заслуженно расшлепали красные матросы! — она на это им убедительно возражала: врете, мол, сволочи, его прикончили белогвардейцы на пару с интервентами!

Но до этого еще надо было дослужиться, чтоб на тебя стали, еще раз извиняюсь, наезжать. А начинала будущая литературная начальница по-простому, по-рабочему: «Поскольку он офицер, дворянин и контр-адмирал, я ставлю на нем крест и отрекаюсь от него». Только «когда выросла и поумнела», она начала разбираться, чего тут правильного, а чего неправильного. И так ей подфартило, что она поумнела ровно в тот исторический момент, когда умнеть и разбираться ей позволила очистившаяся от перегибов родная Коммунистическая партия.

И ни одной минутой раньше.

Еёный сосед по Курятнику, все тот же Сказочник, начинавший во «Всероссийской кочегарке» идейно выдержанными стишками: