Самвэл

— Зачем же принимать душевный пыл за издевку, матушка? — возразил Самвел и отошел от окна. — Я вовсе не издеваюсь. .. Я только говорю вслух то, о чем ты мечтаешь...

Ормиздухт тоже с сожалением отошла от ниши окна и лишилась минутного соседства с Самвелом. Неверными шагами молодая персиянка направилась к двери, не глядя на пригласившую ее княгиню.

— Ты куда, Ормиздухт? — окликнула ее хозяйка.

— Мне нехорошо... Голова что-то закружилась... Пойду прилягу...

Она поспешно вышла, забыв опахало, лежавшее рядом с княгиней. Самвел схватил его и поспешил следом за нею. В соседней комнате он догнал мачеху.

— Спасибо, Самвел, — сказала молодая женщина, взяв опахало, и на ее грустном лице снова проступило радостное оживление.

— Ты сегодня будешь на обеде? — спросил Самвел.

— Нет...

— Саак очень хотел бы повидать тебя.

— Передай ему мои извинения.

Она вышла. У дверей дожидались два чернокожих евнуха. В их сопровождении Ормиздухт направилась в свой дворец.

Вернувшись назад, Самвел с упреком заметил:

— Ты обидела Ормиздухт.

— Я не потерплю при себе этого персидского сладострастия!

— Ты же так любишь все персидское...

— Опомнись, Самвел! Она ведь жена твоего отца!

— И чтимая мною неродная мать! Если ты станешь говорить о ней неподобающим образом, я сразу же уйду отсюда, как и она, и ноги моей не будет больше в этом зале!

Княгиня ничего не ответила: сыновняя угроза принудила ее к молчанию. В такие минуты самый действенный ответ для женщины, тем более для матери — слезы. Она поднесла платок к глазам и горько зарыдала.

Самвел, в сильнейшем гневном возбуждении, ходил взад-вперед, как помешанный, ломая пальцы, и не обратил никакого внимания на слезы матери. Он еще чувствовал рядом с собой близость прекрасной персиянки, в его ушах все еще звучала ласка ее последних слов.

Он относился к этой совсем юной, едва встретившей свою двадцатую весну женщине с большой симпатией, прежде всего потому, что она не только не стремилась играть ту роль, которая ей отводилась и ради которой царственный брат и ввел ее, собственно, в семью Мамиконянов, но даже презирала ее. Персидский двор обращал все свое внимание на просвещение и воспитание только юношей, девушки же оставались почти без образовании и обучались по преимуществу тонкостям гаремной роскоши, развлечениям и церемониям, принятым среди высшей знати. Понятно, что они оказывались совершенно непригодными в роли орудия политических интриг и служили скорее механическим связующим звеном между мужьями и персидским двором. Собственных политических убеждений у них не было. Пространные разъяснения Самвела, которые он с таким чувством излагал мачехе у окна, были прежде всего попыткой выяснить, как отнесется Ормиздухт к планам своего брата. Ей, персиянке и язычнице, скорее должны были прийтись по душе грядущие перемены, но она не придала им ровно никакого значения. И то, что должно было особенно заинтересовать сестру персидского царя, чему она должна была бы содействовать с особым пылом, оказалось предметом особых забот и рвения армянки, матери Самвела. Именно это так возмутило сына.

Раздались звуки рога.

Самвел вздрогнул. Вздрогнула и его мать. Она вытерла слезы и посмотрела в окно. Самвел подошел к другому окну.

По Аштишатской дороге к замку двигался большой конный отряд. На солнце ярко сверкали оружие и доспехи. Подъехав к замку, всадники снова затрубили.

Самвел вышел встречать высокородного гостя.

XII ЗЛОЙЗАМЫСЕЛ,

КОТОРЫЙ НЕ УДАЛСЯ

Появление гостей прервало неожиданную ссору между матерью и сыном. После ухода Самвела княгиня Мамиконян снова приняла свой обычный горделивый вид и, беспокойно прохаживаясь по залу, ожидала, пока гости войдут и приложатся к ее руке.

Однако они запаздывали.

Она велела кликнуть дворецкого. Вошел доверенный человек княгини, дворянин, ведавший в замке деньгами, припасами и трапезами. Он почтительно поклонился и остановился у двери.

— Все готово, Арменак? — спросила княгиня.

— Готово, госпожа.

— Музыкантов позвали?

— Позвали, госпожа.

— Скажешь виночерпию, пусть подаст гостям самое старое и самое крепкое вино.

— Уже сказано, госпожа.

— А мне — самое слабенькое. Понял?

— Понял, госпожа.

— Но в цвете пусть разницы не будет...

— Не будет, госпожа.

Княгиня дала еще несколько указаний и отпустила дворецкого.

После его ухода в зал скользнул главный евнух Багос, человек с морщинистым безволосым лицом и красными, лишенными ресниц веками, в которые еле могли втиснуться выпученные как у жабы, беспокойно бегающие глаза. Он подобострастно приблизился к креслу такими осторожными шагами, словно боялся, что они его выдадут, и, наклонившись, сипло прошептал:

— Сперва пошли приложиться к руке княгини Заруи.

Надменный взор княгини Мамиконян полыхнул гневом.

— Дальше что? — спросила она сердито.

— Дальше — придут сюда обедать.

— Когда?

— Как знать? Если княгиня Заруи не задержит, могут и скоро прийти. Но кто же не знает ее обычая: пока не накормит, не напоит — не отпустит.

— Самвел тоже с ними?

— Впереди всех шел...