Наш герой пришел к далеко ведущему выводу: идеальное путешествие не исключает перемещение в пространстве. Он купил баржу, пришвартованную на берегу старого канала, и поселился в ней. Баржу кто-то давно назвал La Liberté. Название не хуже других. Раньше она стояла ближе к кварталу гостиниц и сувенирных лавок и мимо нее частенько проходили туристы и молодые старички в костюмах с дешевым отливом. Несколько лет назад ее спустили ниже по течению, и теперь она за поворотом, метрах в пятистах от прежнего места. Это и к лучшему: случайные прохожие сюда редко забредают, рядом букинист и пара тихих кафешек, достопримечательностей ноль.
Вот что пишет наш герой:
«Книгу счастья нужно переписать три раза, сохранить последний файл в ртф и разослать его по электронной почте на 33 адреса, сопроводив следующей инструкцией:
“Книгу счастья нужно переписать три раза, сохранить последний файл в ртф и разослать его по электронной почте на 33 адреса, сопроводив следующей инструкцией…”».
Три трое
Маркизу Николя де Кондорсе, автору трактата «О проблеме трех тел»
В привокзальном буфете все проездом, вместо времени – промежутки между поездами. Чтобы жизнь не шла слепо, как троллейбус по маршруту, сюда заходят пропустить рюмку и закусить железнодорожным пирожком. Этого достаточно, чтобы ощутить себя путешественником, заблудиться не сходя с места. В аэропортах нет такого уюта. Их строят на отшибе, они одинаковы в Екатеринбурге, Портланде и Улан-Баторе. Время в них разлиновано на часовые пояса. В привокзальном буфете есть свой колорит, путешествие здесь кажется старомодной затеей. Не трансатлантическим перелетом (его лучше всего проспать), а поездкой, в которой надо войти в дорожный ритм, поддержать неспешный разговор с соседями, рассеянно посматривать в окно, полистывать роман. Под стойкой дремлет компанейский пес. Жизнь здесь немного запаздывает, чтобы не пропустить приключения.
За вокзалом, возле запасных путей, начиналось кладбище. Когда-то оно было огромное, здесь хоронили старообрядцев, но потом в этих местах построили шоссе и завод по переработке мясокостной муки. Осталось только лютеранское кладбище, без крестов, и, как часто бывает в этих краях, оно постепенно заросло деревцами и кустарником, превратившись в лесок. Аллея вела мимо надгробий и склепов к доходным домам с обшарпанными стенами. Возле могилы бородатого классика, писавшего сказки, которые должны знать все, сидели два гота и читали Толкина. Пройдя через арку проходного двора, мы увидели кафе: то ли «Корвет», то ли «Корсар». Стены обшиты пластиковым модулем, на столах по искусственной гербере. Четыре мухи дружно контролировали пространство, как охранники в «Гараже». За одним столом мужички под водку с шоколадной конфетой обсуждали осаду Берлина: взятие Потсдама, роль союзников, Гитлер в бункере. Вместо стойки был холодильник-витрина с выставкой бутербродов.
– Водка из морозилки?
Продавщица нырнула в тележку, из которой на улице продают мороженое, достала оттуда запотевшую бутылку и, перегнувшись через прилавок, приложила ее по очереди каждому из нас к щеке:
– Свеженькая?
Транспорт налаживался. У моста мы сфотографировали зверька, метнувшегося от шумного шоссе к гаражам. Вроде это была мышь – на снимке вышла жаба. Теряем взаимопонимание. Вокруг был мир чистогана: «Сафари-сауна», «Сантехника Посейдон», VIP-бар «Стоик», спа-салон «Троя». Перед воротами дома стоял мужик в камуфляжной куртке, рядом с ним парень с развернутым пакетом фарша в одной руке и початой «Улыбкой» в другой. Из арки выходил молодой человек.
– Братушка, пусти котенка покормить… – парень протянул ему фарш как вещественное доказательство благих намерений.
Тот оставил дверь открытой.
Парень сунул мужику портвейн:
– Аполлон, я ща!
Дальше начинался лабиринт тесных извилистых улочек, застроенных узкими домами. Много кафе и сувенирных лавок, небольшие площади с шумными рыночками. За суетой и галдежом угадывалась память о другой жизни. В антикварных лавках, на футболках, на пакетах сетевых магазинов ты постоянно видел фото послевоенного полуразрушенного города. Была ли это ностальгия или надежда на реванш – неясно. В лавке старьевщика, устроенной прямо в сыром обшарпанном подъезде, нищета не казалась стилем. Здесь так жили. По-видимому, образы старого города оправдывали нынешнюю неустроенность.
Любить городские задворки и закуты научили когда-то здешних художников иностранные путешественники. С тех пор всегда найдется кто-то, кто скажет о печали упадка и запустения. Вот уже сто лет здесь глухая провинция, великие битвы отгремели в этих краях давным-давно. На доме у рынка висит памятная доска: «19 сентября 1991 года здесь тоже не произошло ровным счетом ничего».