Самоучитель прогулок (сборник)

Во-первых, обратите внимание на местных жителей: они коренасты, длинноруки, у большинства из них нижний прикус, узкий лоб, глубоко посаженные глаза, они хмурятся и насупливают брови. В этих местах больше, чем где бы то ни было, замечаешь, что в некоторых регионах у французов есть архаичная протоиндоевропейская косточка. Характерным образом выглядел другой знаменитый выходец их этих мест – изобретатель пилюльоваль Жан Додо. Он жил на отшибе, в деревянном доме возле реки. Преподавал в школе физику и математику, катался по городу на самодельных роликовых коньках и устраивал пиротехнические представления по праздникам, за что в старости получил почетную кличку Чертодеда. Местные его побаивались и старались лишний раз с ним не связываться. Во Франции он был известен своими книгами о фантастической пилюльоваль, на которой можно улететь в космос. К нему ездили на поклон, за советом и посмотреть на чудика. Ни он, ни его ко всему привычные соседи в космос так и не полетели. Только после войны сын директора школы, где он преподавал, донес до столичных ученых суть дерзких идей изобретателя. Сначала в космос запустили камамбер, созревший на соломке в деревушке где-то под Блуа, потом петуха, выведенного генными инженерами из кости птицы, найденной археологами на раскопках античного города под Нимом. Петух в кинорепортаже о полете смешно пытался взлететь, но вместо этого делал медленные па какого-то японского танца. Наконец, запустили первого космонавта по фамилии Гэнсбур. Слетал он неплохо, но когда вернулся, обнаружил, что сын его стал выпивать, связался с рок-музыкантами и прославился смешными полупристойными песнями. При этом все вокруг в нем души не чаяли. А когда он стал жить со старшеклассницей, Франция признала в нем любимого своего сына. Его выходками возмущались, сдерживая смех и не скрывая восхищения дерзостью. Единственное, что нация не смогла простить ему сразу, – это «Марсельезу», спетую под рэгги с сокращенным припевом «К оружию и т. д.». Нация сделала вид, что отлучит любимого непутевого сына от чего-нибудь, но потом утешилась гастрономическими изысками, выпила славного вина и отпустила ему и этот невинный грех.

А теперь – второе, на что надо обратить внимание в Провене. Поднимаясь на холм, за первым поворотом направо спуститесь по узкому переулку, названному в честь чем-то отличившегося в свое время дикобраза. За вторым домом справа надо будет перелезть через забор, зайти за амбар, пройти его насквозь, выйти с другой стороны и протиснуться между стеной и оградой на соседний участок. Там вас ждет невиданное зрелище: бетонный скворечник на одну живую душу, со скошенной крышей, с окном на узком фасаде и входом по миниатюрному пандусу с правой стороны. Подвал оборудован под гараж для двухместной машины. Это идеальное частное жилье – нечто наподобие крошечных комнат, которые проектировали в коммуналках архитекторы-конструктивисты. Возле этой мечты Ле Корбюзье надо тяпнуть грамм 200 «Заиньки» и смело возвращаться восвояси.

В воскресенье городок Версаль пустынен. К часу дня закрываются большинство магазинов, открыто только несколько кафе, народу на улицах почти нет. Уютный, спокойный городишко с приземистыми домами дремлет средь бела дня. В кафе публика потягивает Crémant de pomme, кто-то перекусывает tourte или кишем. Две вечные старухи за крайним столиком обсуждают покупку квартиры в Париже. Остановить свой выбор решительно не на чем. Своей знакомой они не дают слова сказать, она ничего не смыслит по причине неисправимой молодости. На вид ей можно дать за 60.

Парк за последнее время приведен в порядок, полностью оборудован для туристических нужд и оцеплен со всех сторон охранниками и охранницами в черных штанах и футболках. В бывших конюшнях теперь президент проводит часть отпуска.

Когда я впервые приехал в Версаль, я не ждал от него радостей луна-парка. Почему-то я думал, что грустные мерцающие пейзажи Атже должны были сохраниться в нем до сей поры. При том что Атже больше снимал Сен-Клу, и, конечно, я мог перепутать снимки Сен-Клу с версальскими. Самое удивительное, что несмотря ни на что я умудрился ощутить в современном Версале дух Атже. Может быть, потому что был не сезон – ранняя весна или поздняя осень, когда сад живет особенной жизнью, ненарядной, безлюдной, укромной, как будто замершей, но я это обаяние несвоевременности особенно люблю. Обожаю Петергоф в феврале: заснеженный партер верхнего сада, затянутые бечевкой холстяные коконы, в которые кутают деревья, дощатые кабинки для скульптур – марсианский пейзаж, созданный под мудрым руководством местного завхоза. Ни один дизайнер не способен на такую неслыханную простоту.