Сам

У подъезда, так уж повелось, Курнопая встречали ходоки за справедливость, жалобщики, заявители о безобразиях… В особняк державного ревизорства они не хотели обращаться по разным причинам: страшились, что за ними подслеживают, что в кабинетах чиновники снимут их на видеомагнитофон и за большие деньги продадут кассеты преступникам, что от официального обращения толку не будет, потому как те, кто там принимает, поставлены не для ради честности, а для обмана, козней, в лучшем случае — для уговора… Они надеялись лишь на совесть Курнопая, потому и поджидали его возле дома. Просители, как правило, были из простонародья. На этот раз его встречали девушки племени альгамейтов: по синим волосам розовые лотосы, на мешковине кофточек бурый трафарет охотника, который целит пикой в марлина, стоя на корме пироги, прямые юбочки потрескивают пластинками бамбука.

Межгосударственному тресту понадобилась береговая полоса Огомы, занимаемая альгамейтами, где геологический спутник обнаружил нефть. Племени предложили выкуп и переезд в пристоличный портовый поселок развлечений. Племя не согласилось. При помощи сил порядка из соседней страны Клингийи его вывезли на вертолетах в джунгли. В прошении, обращенном к верховному ревизору, девушки умоляли спасти их капельный народ от гибели в джунглях, где, кроме трясины и злых духов, ничего нет.

Чем прискорбней была история, тем стремительней действовал Курнопай: затянешь — события перейдут в состояние необратимости.

Выслушивая альгамеек, он обдумывал вариант незамедлительных решений. Он сразу помчался бы в свою резиденцию, если бы не присутствие старика, борода которого была распластана во всю ширину груди. Ощущение какой-то зависимости от этого старика, тем более зависимости от него племени альгамейтов мешало Курнопаю броситься к машине и погнать к державному ревизорству.

Старик стоял в тени саговника, и так как сквозь перистые ветки, чуть выше его головы, садило резким светом фонаря, разглядеть лицо было невозможно. Кабы не белая, с морозцем седина, то и борода оставалась бы в черной глухоте. На миг, едва бородач полуповернул лицо, обозначился в наплыве рыхлых век глаз тапира, правда, лишенный спокойствия этого увальня горных отрогов, мерцающе-тревожный и, почудилось, такой знакомый, что сердце загоревало до ностальгического обмирания.

Обычно просители обретались тут же в сквере. Под влиянием энергии, исходившей от старика, удалось Курнопаю уговорить девушек заночевать в гостинице ревизорства; находилась она неподалеку.

К подъезду он пошел один и уже около ступенек загреб ладонью позади себя, зная, что старик ждет, будто они заранее условились о встрече.

Первым в подъезд не позволил себе войти, хотя и тревога, точно сквозняк, прокатилась по спине.

Когда бородач скользнул мимо через распахнутую дверь парадного, Курнопай удивился, что от стремительного подъема по ступенькам стариковское дыхание не зачастило. Собственно, дыхание-то он не услыхал, и тотчас ему стало ясно, что это Ганс Магмейстер, который успокаивал дыхание после бега тем, что затаивал его; тому же он учил следовать курсантов во всех случаях, вызывающих напряженную пульсацию легких. Если кто-то пугался затаивать дыхание, боясь, что легкие лопнут от натуги, то Ганс Магмейстер советовал съесть воздух и мигом перекрыть гортань.

Чисто перекрыл свою гортань Ганс Магмейстер: возле клети лифта он поприветствовал Курнопая невозмущенным голосом, а ведь парадное было не о три ступеньки, а о двадцать одну.

В отличие от курсантов, с кем Ганс Магмейстер занимался мимикрологией, преподаватели училища считали его человеком потаенной судьбы и, по мере возможности, уклонялись от общения с ним. Предостерегаемый ими (ничего определенного, так, намеки с помощью прижмуров глаз, щечно-губных ужимок), Курнопай благодушествовал. Да разве вечный аналитик, выдумщик, оригинал способен на подлость?

В кабине лифта, отделанной черными пластинами эбенового дерева, высветилось до подробностей лицо Ганса Магмейстера: лиловые зрачки, морщинки по носу, меленькие, точно корешки травы, впросинь бескровные губы. Раньше, без бороды, оно воспринималось как страдальческое, с уклоном в жесткость. Теперь, в окладе мерцающих волос, его иначе не определить, чем лицо праведника, кого и во сне не морочит греховность. И вдруг Курнопаю сделалось больно за себя: как тогда, так и теперь Гансу Магмейстеру удалось перекрыть его проницательность. Раньше ему не приходило в голову подключать афоризм Ганса Магмейстера «Искусство охмурять блистательней искусства правды» к нему самому. Что-что, а искусство охмурять, наверно, небезотносительно к великому ведуну мира иллюзии, гипноза, экстрасенсики?

Закручивала, закручивала Курнопая накатная волна подозрения. Ожидалось, лишь только они выйдут из лифта, окончится этот закрут. Однако подумалось нежданно: «Подослан». И не запротестовал, хотя то и дело чувствовал, что впадает в измышление вопреки собственному желанию.