– Он был на Сомме, – сказала она, и в ее голове невольно прозвучала гордость, потому что в Лондон недавно пришло известие о возможной победе и об огромных, катастрофических потерях в рядах французов и британцев. – Ему очень повезло. Он участвовал в занятии…
Но она не могла вспомнить название деревни. И внезапно почувствовала, что не хочет находиться в Лондоне. Ей захотелось вернуться в Соловьиный Дом, быть рядом с Элайзой и ждать милого, добродушного Джона, остаться наедине со своим несчастьем, потому что правда, настоящая правда состояла в том, что она совсем недолго могла терпеть посторонних людей и общаться с ними. Перед ее глазами стояли слова Джона из его последнего письма.
Это была медленная мука, которая точила Лидди каждый день. Ее терзало сознание того, что ее единственный ребенок страдал, звал ее, что он был далеко и она не могла ему помочь… Иногда слова из его писем врезались в ее память, и она больше ничего не могла видеть.
Расчесав волосы, Лидди легла в постель. Нед уже храпел, лежа на спине. Она тихонько толкнула его, ласково, чтобы не разбудить. Потом снова взяла письмо Мэри; ее глаза скользили по словам, всматривались в них, не в силах прочесть при тусклом свете, и она выключила лампу. Тяжелые шторы не пропускали свет уличных фонарей, и Лидди лежала, моргая, в чернильной темноте. В ее голове роились всякие мысли. Лицо Джона. Почерк Мэри. Рука Неда, что-то писавшая вечером под взглядом Галвестона на мраморном c позолотой столике работы Хэпплуайта. И пульсировавшие в ее памяти слова Мэри, слова правды, она это понимала.
Если бы ты была там… ты бы тоже пошла с ними к Ханне. Они все равно бы подверглись риску. Она заразила бы дифтерией кого-нибудь из них. Неизбежно.
– О… – Лидди тихонько заплакала, прикрыв ладонью глаза. Нед что-то пробормотал во сне и опять умолк, а к Лидди не шел сон.
На следующее утро она сидела в большом зале для завтраков и глядела в окно. Перед ней стояла тарелка с нетронутой фасолью и тостом. В доме было восхитительно тепло, а снаружи стоял холодный, ясный день с ослепительно ярким небом. Лидди хотелось распахнуть настежь французские окна, вдохнуть свежий воздух, почувствовать, как он наполнит его легкие. Она в который раз поняла, что ненавидит Лондон и мечтает только об одном – оказаться как можно скорее дома.
В вестибюле этого огромного, помпезного дома звучали мужские голоса и были распахнуты настежь входные двери. Там что-то привезли. Лидди выпила немного кофе, и у нее заболел желудок. Сегодня она совсем не спала. Мэри была где-то рядом. Где? Что она делала? Здорова ли? Мэри была маленькая, изящная, как Лидди, но не сильная; в детстве она часто болела. Ей не нужен ребенок, она не сможет его выносить.
Она подумала о порывистой, энергичной, роскошной Лауре Галвестон. Вчера после обеда она небрежно сообщила, что порвала связи со всей своей семьей много лет назад. «Мне стало слишком тяжело поддерживать с ними отношения. Они просили денег. У нас постоянно возникали какие-то проблемы, неприятные инциденты, с которыми мы не могли мириться… И я решила, что проще всего прекратить с ними общение, оборвать, так сказать, корни».
Лаура сказала это так, словно речь шла об увольнении нерадивой прислуги или подрезке заболевшего плюща. Склонив голову, Джульет сидела одна и не знала, как ей поступить. В это время открылась дверь, и вошел Нед, одергивая жилет.
– Любовь моя, – сказал он. – У меня сюрприз для тебя.
Лидди рассеянно взглянула на мужа:
– Какой сюрприз, милый?