Сад утрат и надежд

– Нет. Он совершенно прав. Он должен пойти. – Нед поставил мольберт, подошел к сыну, надел ему на голову соломенную шляпу и поправил воротник. – Мой мальчик… так. – На его лице появилась слабая улыбка. – Я одобряю тебя. Ты абсолютно прав. – Он похлопал сына по гладкой юношеской щеке: – Отрасти бороду, Джон. Стань мужчиной.

Они часто спорили из-за Джона. Когда-то его отправили в школу вопреки воле Лидди, и он писал домой душераздирающие письма. Потом они узнали, что директор делал с ним ужасные вещи, хлестал его веткой, которую Джон должен был сам выбрать, и заставлял ходить вокруг школы, держа табличку: ТРУС.

Над ними снова нависла зловещая тень мисс Брайант. Лидди накричала на мужа, когда Нед неуверенно сказал, что так и должно быть в хорошей публичной школе. Но она все же победила в том споре, хоть и дорогой ценой. К тому же это навсегда изменило отношение Неда к сыну. Он не мог понять, почему его родной сын, так похожий на него внешне, кроме золотистых волос, настолько отличался от него по характеру. Джон выпускал из окон дома каждую муху, каждого паука-сенокосца и в шестнадцать лет отказался есть мясо. Он вырос высоким как дерево, с мощными мышцами, с удовольствием работал в поле во время уборки урожая, помогал Барнаби привозить мешки с зерном, одним взмахом вил высоко подбрасывал тюки сена. Он ходил в местную мужскую школу в соседнем Уолбруке, а не в престижную публичную, как хотел его отец для своего единственного сына. Он ходил туда пешком каждый день в любую погоду зимой и летом, хотя дорога занимала больше часа. Он утверждал, что ему нравились живые изгороди и люди, встречавшиеся по дороге. Он хотел стать учителем – учителем рисования! Он неплохо рисовал и делал зарисовки всех, кого встречал, в блокноте, который хранил в своем ранце. Он был добрым, спокойным, все делал уверенной рукой; Лидди часто сравнивала его с деревом – крепким, прочным, несгибаемым. Ей хотелось, чтобы Нед наконец понял, как похож на него сын.

Сначала Джон не ответил отцу. Он повернулся к матери и сказал со своей мягкой, немного кривой улыбкой:

– Знаешь, мне очень хочется посмотреть на войну. Это, должно быть, грандиозное зрелище. Мама, ты не будешь меня уважать, если я останусь дома.

– Ох, Джон, дорогой мой. Это не ты сейчас говоришь, – тихо возразила она, не сводя с него глаз. От тревоги у нее подступила тошнота к горлу.

– Боже, храни короля! – воскликнул Нед и встал во фрунт. После краткой паузы Джон ловко отсалютовал и чистым, уверенным голосом повторил вслед за отцом эти слова.

Лидди печально посмотрела на них, когда они так стояли в душной Голубятне, и поняла, что возражать бесполезно. Что могла она теперь сказать? Как могла его остановить?

– Я должен нарисовать тебя, мой мальчик, – сказал Нед. Он снова взялся за палитру и мастихин и с интересом посмотрел на сына, словно видел его впервые в жизни. – Когда ты наденешь военный мундир. Вам выдадут мундиры перед отправкой на фронт?

– Я думаю, что…

Нед повернулся к мольберту и взглянул, прищурясь, на неоконченную картину. На его щеке пульсировала жилка.

– Вот почему, – пробормотал он и осторожно ткнул в холст мягкой кистью. – Да-да, конечно. Вот почему. Вот почему. Там. Вот что должно быть там. – Он махнул палитрой сыну, и на секунду в его глазах загорелся прежний огонек. – Поторопись. Или, пожалуй, подойдет старый военный мундир моего отца. Вернее, его отца, воевавшего в Крыму. Я должен нарисовать тебя. Вот почему я никак не мог закончить картину, теперь я понимаю. Размышления об Англии, понятно? Вот. – Он кивнул сыну.

– Я найду мундир, отец, – сказал Джон, словно проблема была в этом, а не в том, что он уходил на войну.

– Боже, храни короля, – тихо проговорила Лидди и, смяв письмо Далбитти в руке, уронила его на пол и выскочила из студии. Возле дома она встретила Зиппору. Старушка всплеснула руками и устремила голубые глаза на Лидди:

– Он готов пойти, правда? Я так и знала, что он пойдет. Наш Джон.

В ее голосе звучала гордость. Лидди оттолкнула ее и ушла к себе в комнату. Там ее долго тошнило в фарфоровую чашу умывальника. Запах отцветшей, увядшей сирени, слишком интенсивный, с ноткой гнили, всю жизнь потом напоминал ей о том ужасном дне.

Тогда она уже все знала наперед.

Глава 31

1916

Все началось с ковра.