С высоты птичьего полета

Музыка продолжала негромко играть на заднем плане, и воздух наполнился радостью – ее стены этого дома уже давно позабыли. Пока длилась ночь, двое мужчин делились друг с другом своими надеждами, мечтами и историями о людях, которых любили и оставили.

Майкл рассказал свою историю, как влюбился в Эльке, когда впервые увидел ее на лужайке возле университета, а Хельд поведал о своем знакомстве с Сарой.

– Нас практически познакомила моя мать. Сара и ее семья недавно переехали в нашу деревню, и моя мать пригласила их домой, на обед. Мне двадцать семь, и зная о планах матери, и возмущенный ее вмешательством, я взбунтовался: я не собирался быть вежливым, какой бы милой ни оказалась эта девушка, не говоря уже о том, чтобы влюбиться ее! Я и знать не знал, что Сара подумала точно так же. Ужин у нас получился довольно неловкий, изо всех сил мы избегали разговоров друг с другом. Но вечер шел, и я стал замечать, как меня привлекает эта девушка с непослушными рыжими волосами, казавшаяся отчужденной и безразличной ко мне. И только когда нас оставили мыть на кухне посуду, она призналась, что ее мать собирается ее сосватать, и как ей отвратительна эта идея. Мы посмеялись над нашей непростой ситуацией и заключили договор, чтобы никогда не быть друзьями, однако так ему и не последовали. Наши родители весь вечер считали ужин неудачей, но все было наоборот. Даже, когда она со звоном поставила посуду сушиться, я понимал – она особенная. Мне нравилась ее беззаботная независимость, ей было так хорошо самой с собой, и она просто… заинтриговала меня. Месяцами мы скрывали все от родителей, а когда объявили о помолвке, они были ошеломлены.

Хельд улыбнулся своим теплым воспоминаниям.

К двум часам ночи они погрузились в счастливое, дружеское молчание и уже собирались заканчивать, когда отрезвляющий резкий звук дверей автомобиля разогнал их беспечность. Они оба застыли в ужасе. Майкл схватил радиоприемник и помчался вверх по лестнице. Йозеф услышал, как закрылась дверь на чердак и тут же раздался стук в парадную дверь.

Он лихорадочно оглядел кухню, пытаясь сообразить, с чего начать. Торопливо пряча посуду в раковину, он услышал, как Ингрид хихикает на пороге, а Генрих снова колотит в дверь с криками: «Впустите нас, очень срочно!».

Он только и успел убрать со стола последние предметы – бокалы для вина – и спрятать их куда подальше, перед тем, как затаив дыхание, приблизиться к входной двери.

Пьяная парочка стояла на пороге и нескладно пела рождественскую песню. Смеясь, они практически ввалились внутрь.

– Дядя Йозеф! – прогремел Генрих, заключая его в огромные медвежьи объятия и хватая за подбородок. – Извините, что мы так поздно, но нужно воспользоваться уборной, – пробормотал он в лицо профессору, от него разило алкоголем.

Йозеф слишком беспокоился за Майкла, чтобы позволить выплеснуть всю свою ярость. Ярость, что ревела под кожей, вызывая желание ударить этого человека, хотя Йозеф и не был по природе жесток. Когда Генрих, спотыкаясь, прошел в уборную на первом этаже, Йозеф, чтобы успокоиться, стиснул зубы и впился ногтями в ладони. Разве мало того, что нацисты сочли себя в праве угнетать их на улицах и работе? С чего они взяли, что имеют право нападать на людей среди ночи в их собственных домах?

Ингрид в пьяном ступоре смотрела на него:

– Мы ехали домой, но Генрихне доехал… – промямлила она.

Йозеф взял в себя в руки. Он не позволит этому ужасу вырвать радость из его сердца. Вместо этого он выбрал путь спокойствия, размяшляя о времени, проведенном с Майклом и обо всем хорошем, что произошло вечером. Как только Генрих выйдет из уборной, они покинут его дом; Йозеф не позволит им ни ограбить, ни напасть на него.

Ингрид сглотнула с трудом, и он заметил, она слегка позеленела.

– Воды, – выдавила она и пошатываясь, направилась на кухню.

Йозефу удалось обогнать ее и еще раз проверить, убрана ли посуда. У него екнуло сердце. Он совершенно забыл про менору. Она все еще горела посреди стола. Как он объяснит еврейскую менору на своей кухне?

Вмиг он подбежал к столу, хлопнул ладонью по свечам и, спрятав менору за спину, повернулся лицом к Ингрид, которая приковыляла к раковине. Соединяя вместе проволочные ветки подсвечников, он пытался сделать из нее другую фигуру, борясь с желанием закричать от боли, когда горячий воск потек по ладоням и обжег пальцы.

Ингрид налила себе стакан воды, а когда повернулась, ее засмотрелась на что-то на полу. Она наклонилась и подобрала это. Йозеф следил за ее взглядом: это было стихотворение, написанное для него Майклом. В голове стали всплывать слова и строчки. Было ли в них что-нибудь, что могло намекнуть ей о том, что в доме есть еще человек, и это его друг, Майкл, еврей, до сих пор живущий в Амстердаме?

Генрих появился на кухне и заглянул Ингрид через плечо. – Ну-ну, – пренебрежительно начал он, – что тут у нас?

Он выхватил листок со стихами из рук Ингрид и посмотрел на Хельда, тот изо всех сил сминал и скручивал провода.