В сорок семь Вера почувствовала страшную усталость от жизни. Год был тяжелый. Переболела и гриппом, и пневмонией. Может, в этом причина? А может, в другом – мама права, сколько можно работать? Что у нее есть, кроме работы? Да ничего! Даже увлечений, хобби нет! Какое там хобби, когда живешь как робот и в голове только работа. Оставь Веру без работы, забери бизнес – и все, ее нет! Она отчетливо представляла эту картину – утро, она открывает глаза и понимает, что ей не надо спешить. Она может снова уснуть или просто валяться до затекших мышц, а может встать и спокойно – спокойно! – позавтракать, сделать себе яичницу с помидорами или сладкие гренки. Неспешно выпить две чашки кофе, полистать интернет, сделать маску для лица, а потом намазать лицо густым слоем жирного крема – на это у нее никогда не было времени. И – что дальше? Снова улечься в кровать? Разобрать шкафы и комод? Посмотреть хорошее кино, заказать столик на вечер в кафе, чтобы пойти туда с Таней? Больше не с кем. А если Танюшка занята, кафе отменяется… У нее никого нет, совсем никого, кроме мамы и Тани.
Вера представляла себе такую жизнь, и ее начинал бить озноб. Нет, чем так – лучше удавиться! Так жить Вера не сможет, точка. И вообще – зачем об этом думать? Сейчас у нее все хорошо, а что там, за горизонтом, – просто не надо знать! И думать об этом не надо. Иначе она свихнется.
Да, все у нее хорошо, все удачно. Как говорится – жизнь удалась. Вера выбралась, смогла. Выскочила из ада и победила. Она молодец. Аплодисменты. Но почему, когда все, о чем ты мечтала, все, к чему ты стремилась и к чему так долго шла, через многое переступая, в том числе и через себя, почему, когда все получилось, ты многого достигла и у тебя все есть, даже то, о чем страшно было мечтать, почему именно в эти минуты становится так тошно и горько, так тоскливо и так беспросветно, что не хочется жить? И ты понимаешь, что все обесценилось: и твои старания, и твое рвение, и твои компромиссы. А когда обесценивается жизнь, это, знаете ли, трагедия.
Как ей в голову пришла эта странная, дурацкая мысль?
Но ведь пришла!
Мысль заработала как хорошо смазанная шестеренка. Так у нее было всегда – быстро, четко, разумно, по делу и безо всяких там сантиментов. Вера и сантименты? Смешно. Это словосочетание осталось в далеком прошлом. Она давно и успешно избавилась от сантиментов и жалости. Жизнь научила, точнее заставила. Тихая, скромная и застенчивая мечтательница осталась в далеком и нелюбимом прошлом.
Расчет, польза, интерес – именно это руководило Верой в последние годы. И это ее устраивало, так было проще. Вера ни от кого ничего не ждала. Ну и от нее не стоило чего-либо ждать.
А мысль пришла, да. Подумала, что это из серии благотворительности, в которой Вера, как и положено приличному и небедному человеку, участвовала.
Итак, гостинцы. В гости с пустыми руками не ходят. Вера быстро оделась и вышла на улицу.
Универмаг, у которого они когда-то повстречались с Германом, незыблемо стоял на месте – еще бы, кирпичное, монолитное здание пятидесятых, что ему будет. Теперь это был торговый центр «Мечта». Все как везде: отдел игрушек, отдел одежды, книжный отдел, парфюмерный, на первом этаже продуктовый.
На втором этаже пестрило от китайского разнообразия, разноцветные игрушки, шмотки и обувь, тут же прилавок с кастрюлями и посудой, еще один, с чаем и посудой, сухофруктами и прочим барахлом. Десять лет, девочке десять лет. Худая или упитанная, высокая или обычная? Вера не разбиралась в детских размерах.
Но делать нечего, купила несколько платьев, выбрав что подороже, а значит, покачественнее. Обувь покупать не стоило, здесь точно не попадешь. А вот ленточки, заколочки, обручи и прочее девичье счастье купила. Купила и подумала: «А вдруг у нее стрижка? И все эти обручи, бантики и заколки не подойдут?» Ладно, дело сделано. Игрушки. Во что играют десятилетние девочки? В куклы? Может, да, а может, и нет. Но куклу взяла, большую, с красивым фарфоровом личиком и роскошными золотистыми волосами. К красавице прилагался и гардероб, от белья до платьев, джинсов и плаща. Здорово. Разве когда-то Вера могла мечтать о такой красоте?
Потом зашла в продуктовый.
Мясо и куры, сыр и колбаса, фрукты и сладости, йогурты и сладкие творожки, пирожные и мороженое. Хорошо, что сообразила позвонить Максу – такие тюки не доволокла бы и до машины.
Вера плюхнулась на сиденье.
Макс понимающе кивнул:
– Родственникам?
– Ну… да.
Через пятнадцать минут стояли у знакомого трехэтажного дома. А если Валентина поменяла квартиру? Ладно, узнает у соседей, невелик секрет.
– Подожди, пожалуйста, – велела она Максу. – Узнаю, дома ли.
В подъезде было полутемно. Между первым и вторым этажами горела тусклая, умирающая лампочка. Те же исписанные стены, та же щербатая лестница. И те же запахи вареной капусты, кошачьей мочи и плохих папирос.
Все изменилось, но только не здесь. Здесь никогда ничего не изменится. Убогость и нищета – постояльцы назойливые, от них не избавиться. Если прижились, обосновались, они тут навеки.