С видом на Нескучный

Она оглянулась и тут же наткнулась глазами на памятник – невысокий, из мрачного серого гранита. Все как обычно: неброский камень, низкая, с остатками серебристой краски оградка, пара пучков пробившейся свежей травы, полинявшие от дождя и снега пластмассовые, когда-то желтые лилии и поблекшие, в прошлом алые, пластиковые тюльпаны.

Обычная могила, каких тут полно. Время уборки еще не пришло, народ потянется только на Пасху, с граблями, совками и вениками, очередными пластиковыми цветами, крашенками, куличами, конфетами и непременной бутылкой водки, помянуть – таков обычай.

Приберутся, сгребут прошлогодние листья и мусор, вымоют памятники, подправят и подкрасят оградки, помянут, выпьют беленькой, закусив, как положено, крашеным, к Пасхе, яйцом. Яйца, куски кулича и конфеты родственники оставят и на могилах, так же, как остатки водки в белом одноразовом стакане, на самом дне, больше не стоит, потому что назавтра, а может, и сегодня к вечеру, на кладбище ломанутся бомжи – вот кому будет раздолье! И, не стесняясь, хоть и понимая, что это не по-христиански, а по-жлобски – а что, вся их жизнь не христианская, а жлобская, что уж тут скромничать, – соберут все стаканы с водкой и портвейном, да и махнут за упокой всех лежащих. Доброе же дело помянуть да выпить! Да и закусью не побрезгуют, куличами и яйцами, что уж тут брезговать, им ли привыкать!

Вера перечитывала надпись на скромном сером памятнике и не верила своим глазам. Хотя почему? Она знала, что его уже нет – чему удивляться? Как и нечему удивляться тому, что он лежит здесь, на местном кладбище, а где же еще ему лежать? Где умер, там и похоронен, все правильно.

ГЕРМАН РАСПОПОВ

Даты рождения и смерти

Восемь лет назад ты, Гера, наконец успокоился.

Впрочем, ты давно успокоился и отбегался…

Угомонился. Внешне – да, а вот внутренне – вряд ли. Наверняка тебя сжигало, съедало, кромсало предательство. Вернее, предательства. Ты же верил, что и Вера тебя предала. Ты и слушать не хотел, что она спасала себя, потому и сбежала.

Любила тебя, но сбежала. И долго, очень долго продолжала любить. И, кстати, больше никого и не полюбила – вот как ты надолго остался в ее жизни, вот как вынул из нее эту жизнь. Вычернил, выскоблил душу, обуглил сердце. Ты постарался, Гера. Ты сделал все, чтобы ее больше не было. Как женщины не было, женщины, способной любить. Ты выпотрошил из нее эту женщину, а потом на куски искромсал. Освежевал, как курицу или свинью. Что от нее осталось? Что осталось после того, как она себя собрала? После того, как заставила себя жить?

Как завороженная, Вера смотрела на могилу.

Вера увидела на земле, под старыми листьями и прошлогодней травой, дощечку. Смахнув перепревший мусор прочла: «Людмила Распопова, дата рождения и дата смерти». Вера наклонилась, чтобы разглядеть.

Понятно. Герина жена Людмила ушла через два года после мужа. Теперь лежат вместе. Наверное, она счастлива. Разве могла мечтать о таком? Совсем нестарая женщина, что с ней случилось? Утянул ты, Гера, и Людмилу в могилу. Чтобы было не скучно.

Интересно, к ним кто-нибудь ходит? Но нет, непохоже. Непохоже, что за могилой ухаживали. Грустно, Гер. Ох, как грустно. Ничего у тебя, Гера, не получилось! Мечтал об экзотических островах, где светит вечное солнце, а лежишь здесь, на убогом кладбище, придавленный дешевым серым гранитом. И умер ты не восемь лет назад, Гера, а гораздо раньше, когда ушла я, а потом начались разборки с конкурентами и в собственной банде, умер, когда Денис, лучший друг и соратник, предал тебя, подставил и все отобрал: и дом с башенками, и сад с вишневыми деревьями, и деньги, а главное, власть.

Кто стрелял в Германа, свои ли, чужие, никто не узнал. Он выжил, но остался полнейшим инвалидом. Лучше бы его убили, думала Вера. Но нет, смерти Герман не заслужил. Ему оставили жизнь. Только разве это была жизнь? Разве он жил после того, что случилось? Чушь. Он мучился – от унижения, боли, нищеты. От осознания, что его раздавили, как клопа, раздавили, как вошь.

Как он смирился с этим? Он, сильный, красивый, здоровый. Попробовавший на вкус власть, подчинение, деньги. Как он смог жить, как не покончил с собой? Зная его, Вера не понимала.

Зато хорошо помнила, как рвалась поехать к нему, сорваться и полететь, чтобы быть рядом. Ведь он теперь другой, правда? Несчастный, неходячий, полуслепой инвалид. Он нуждается в помощи, в уходе, в поддержке! Она уходила от сильного, здорового и жестокого Германа. Но его уже нет. Есть другой, жалкий, несчастный, сломленный, а главное – преданный и униженный, это хуже всего.

Вера помнила, как рвалась и как удерживала себя. Понимала, что нельзя, нельзя, невозможно! Если она вернется – это все, край, конец. Ее край и конец. Тогда ее точно не будет. Нет, не грязи и немощи она боялась. Вера была небрезгливой. Она боялась его власти над ней. Того, что он снова возьмет ее в полон. А во второй раз ей точно не вырваться, вернется – и точно погибнет.