С. Ю. Витте

Во второй пачке вместе с копией письма Витте к лицу ему близкому, содержавшего злобную критику политики Плеве, были копии писем посторонних Витте лиц друг к другу, – лиц, в полиции ни в каких ролях на службе не состоявших. В этих письмах, в обмене мнений о Витте, никаких сообщений о чьих-либо революционных замыслах не делалось, а со свойственной представителям крайних правых течений грубой убежденностью высказывалось мнение о неоспоримости деятельности Витте на пользу революции. Такое убеждение со ссылками на всем будто бы известную близость Витте к организациям, которые при этом именовались «жидо-масонскими», держалось в правых кругах в то время весьма упорно. В этих письмах было нечто, что располагало к доверию к ним того читателя, на воздействие на которого перлюстрация была в данном случае рассчитана: они носили яркий отпечаток монархических взглядов корреспондентов и личной преданности их Николаю II. Все эти копии были приобщены к собственноручной записке Плеве, при которой он представлял их для прочтения государю, на которой оказалась и резолюция последнего. В записке Плеве по существу приложенной к ней переписки не было сказано ничего, но подбор писем был таков, что в «августейшем» читателе должен был возбудить приблизительно такой ход мыслей: Витте подвергает резкой критике политику Плеве. А так как он не смеет же думать, что она может вестись помимо моей воли, то он дерзает осуждать мою политику; а потому правы те мои верноподданные, которые считают Витте революционером. И на записке Плеве Николай II написал сентенцию о том, как тяжело разочаровываться в своих министрах. Не достаточно ли было Витте остановиться в своих воспоминаниях на этой вполне точно соответствующей действительности версии о письмах, с которыми Плеве против него выступал?

Конечно, Витте повторяет распространенное обвинение Плеве в организации кишиневского погрома, не приводя, впрочем, в подтверждение этого никаких данных. Он говорит: «Когда министром внутренних дел стал Плеве, то он, ища психологического перелома в революционном настроении масс во время японской войны, искал его в еврейских погромах, а потому при нем разразились еврейские погромы, из которых был особенно безобразен дикий и жестокий погром в Кишиневе» (т. I, стр. 193). В этом решительном обвинении Витте забыл, что кишиневский погром произошел в апреле 1903 г., а японская война началась в январе 1904 года и, следовательно, в вызванные ею политические планы Плеве погром этот никак входить не мог. Несколькими строками ниже Витте как бы пытается смягчить свое отношение к этому обвинению и говорит: «Я не решусь сказать, что Плеве непосредственно устраивал эти погромы, но он не был против них» (т. I, стр. 193). Но от этой попытки не остается ничего после дальнейшего утверждения Витте, что «Плеве входил с еврейскими вожаками в Париже, а равно и с русскими раввинами в такие разговоры: „заставьте ваших прекратить революцию, я прекращу погромы“» (т. I, стр. 193). Не говоря уже о том, что за все время министерства Плеве ни он в Париж не ездил, ни «еврейские вожаки» к нему оттуда не приезжали и что свидание между ними могло быть только в воображении С. Ю. Витте, не будет ли по меньшей мере легкомысленным допустить возможность того, что Плеве, в признании за которым ума ведь нельзя же было отказать, – что Плеве признавался перед «еврейскими вожаками» в организации еврейских погромов? Каковы бы ни были политические грехи Плеве, организация кишиневского погрома ему, по моему глубокому убеждению, приписывается несправедливо. Антисемитизм его не подлежит сомнению, но ведь одного этого для того, чтобы человеку умному приписывать меру не только гнусную, но и политически глупую, мало. А кроме его антисемитизма было только воспроизведение в «Освобождении» письма Плеве к бессарабскому губернатору, содержавшее полупризнание в организации погрома[256]. Но, по произведенному мною тщательному расследованию, письмо это оказалось подложным. Рядом же с этим неоспоримым остается факт увольнения, и увольнения по настоянию Плеве, бессарабского губернатора Раабена за бездействие власти во время кишиневского погрома. Ввиду этого не С. Ю. Витте предъявлять другим бездоказательные обвинения в погромах, когда сам он в своих мемуарах сообщает, что несомненный виновник организованного во время премьерства Витте погрома гомельских евреев жандармский ротмистр граф Подгоричани остался безнаказанным, а из тех же мемуаров явствует, что для того, чтобы добиться его наказания, Витте и пальцем не пошевелил.

После всех тех, кого Витте в своих «Воспоминаниях» осуждает и порицает, интересно посмотреть, кого он хвалит. Тут получаются неожиданности изумительные.