С. Ю. Витте

Больше всего в «Воспоминаниях» Витте достается Николаю II, императрице Александре Федоровне, Столыпину, кн. Мещерскому, издателю-редактору «Гражданина», и Плеве. Отзывы о первых четверых отличаются крайним раздражением, но, в противоположность многим суждениям Витте о лицах, представляются вполне обоснованными. В них очень мало нового, что не было бы общеизвестно, тем не менее они представляют огромный интерес грубых по форме, но ярких в силу страстности изложения характеристик, данных человеком крупного ума, близко соприкасавшимся с теми, чью деятельность он описывает. Давая их, С. Ю. Витте с той присущей его натуре неудержимой порывистостью, с которой проявляются все его свойства, сам того не замечая и, конечно, не желая, дал некоторый материал и для своей собственной характеристики. Так старательно и, так сказать, всесторонне облив грязью Николая II, Витте на протяжении всех своих мемуаров не перестает уверять в своей личной к нему искренней преданности и любви и, не жалея красок, чтобы очернить Мещерского, попутно рассказывает, как он сам на интимном обеде у него участвовал, какие откровенные беседы на политические темы с ним вел, как устраивал на службу покровительствуемых им молодых людей и как выхлопатывал ему самому денежные пособия (Особое приложение ко II тому «Воспоминаний»). Непримиримой враждой дышат те страницы «Воспоминаний» Витте, которые посвящены Плеве. К биографии этого своего врага, который его и свалил, Витте прибавляет несколько фактов, которые имели бы значение, если бы соответствовали истине. Рассказывая о происхождении Плеве, он утверждает, что «его отец был чуть ли не органистом у какого-то польского помещика» (т. I, стр. 29), что «Плеве происходил из поляков и он переменил свою фамилию, еще будучи молодым человеком» (т. I, стр. 194) и что, наконец, Плеве «ренегат», переменивший религию «из-за карьеры» (т. I, стр. 29). Все это от начала до конца неверно. Ни фамилии своей, ни религии Плеве не менял, а отец его был штатным смотрителем городского училища в городе Мещовске Калужской губ<ернии>. Затем Витте сообщает дословно следующее: после смерти Плеве в его портфеле «было найдено письмо, будто бы агента тайной полиции, какой-то еврейки одного из городов Германии, если я не ошибаюсь, – говорит Витте, – Киссингена, в котором эта еврейка сообщала секретной полиции, что будто бы готовится какое-то революционное выступление против его величества, связанное с приготовлением бомбы, которая должна быть направлена в его величество, и что будто бы я принимаю в этом деле живое участие. Как потом я выяснил, – пишет далее Витте, – это письмо было ей продиктовано. Очевидно, план Плеве был таков, чтобы получать такие письма от агентов его, в которых бы сообщалось о том, что я принимаю участие в революционных выступлениях и, в частности, в покушении на жизнь моего государя императора Николая, с тем чтобы Плеве мог невинным образом подносить эти письма государю» (т. I, стр. 198). В этом сообщении С. Ю. Витте искажает истину до того, что от нее почти ничего не остается. И что весьма удивительно, неизвестно, зачем он это делает, ибо, если бы он передал истину без прикрас, она много вернее всякого вымысла дала бы ему в руки то оружие против врага, которое он в настоящем случае ищет. И тайные агенты, и еврейка из Киссингена, и подлог письма – все это плоды вымысла, тем более злостного, что самому Витте история приписывает как раз пользование тем средством, пользование которым он в данном случае приписывает Плеве.

Случай, который подал Витте повод к его рассказу, в действительности был таков: после смерти Плеве был произведен официальный осмотр хранившихся в его кабинете бумаг, дабы выделить все, что относилось к делам министерства. Я присутствовал при этом. В среднем ящике письменного стола Плеве, где хранились наиболее секретные документы, между ними оказались две пачки перлюстрированных писем. Одна, кстати сказать, заключала мои личные письма к моему ныне покойному двоюродному брату, Сергею Трубецкому, тому, который затем в числе представителей земских съездов выступал в 1905 году в Петергофе перед Николаем II с известной своей речью. Вся пачка состояла из восьми моих писем, два же письма, своевременно Трубецким не полученные, лежали в папке в подлинниках. Переписка эта касалась текущих событий и содержала осуждение политики Плеве. Нового в ней для него ничего не было, так как мнение мое об его политике я от него не скрывал. Подлинные же письма мои были задержаны и хранились у Плеве, по всей вероятности потому, что в них я, как потом оказалось, безошибочно и в отношении сущности и характера, и в отношении срока доказывал близость революции и неизбежность свержения самодержавия.