С. Ю. Витте

Один очень умный и житейски практичный русский коммерческий деятель говорил про Витте, что у него выдающиеся способности старшего приказчика, но не хозяина. И это определение характера ума и способностей Витте, я думаю, справедливо. Поэтому когда ему обстоятельства ставили для исполнения отдельные определенные задачи, он был неоценим при их решении, но когда приходилось создать целый общий план действий, выработать определенное общее направление политики и твердо держаться этого направления, он оказывался недостаточно для этого подготовленным, <не>достаточно убежденным и [нрзб.] – это было слабым местом в его способностях. И он начинал метаться из стороны в сторону, прежде всего желая приспособиться к моменту. Иногда у него удавалось, иногда не удавалось, и тогда он искал других, новых путей. Так, напр<имер>, после японской войны он говорил, что для спасения России от революции нужно решить две основных задачи: умело провести демобилизацию армии, чтобы не наводнить Россию развращенными, потерявшими понятие о воинской дисциплине войсками, и добыть деньги. И то и другое он исполнил, но создать общий план дальнейшей политической жизни страны он, видимо, не сумел, и, закончив переговоры с французскими банкирами о займе, он уже в апреле 1906 г., когда Россия вступала на новый путь политической жизни, ушел с поста председателя Совета министров. О его неустойчивости и неопределенности нового modus vivendi[257] можно судить, напр<имер>, по протоколам совещания в Царском Селе, напечатанным в журнале «Былое». В результате получилось странное противоречие: тогда как реакционная партия считала С. Ю. опасным «либералом», прогрессивные газеты подозревали С. Ю. в том, что он склонен передаться в лагерь консерваторов, и он потерял свой большой престиж как в правительственных кругах, так и среди широкой публики.

Во-вторых, С. Ю. не сумел установить отношения со своим монархом и вообще с людьми, с которыми ему приходилось постоянно сталкиваться, т. е. создать себе партию.

Говорили, и, я думаю, справедливо, что государь Николай II питал личную антипатию к С. Ю. еще наследником, постепенно это чувство в государе росло, он тяготился этим влиятельным и самоуверенным характером своего министра и постепенно потерял к нему даже доверие. С. Ю., чувствуя это отношение к себе государя, стремился всеми силами восстановить свое влияние на государя и, расходясь с ним во многом, должен был иногда казаться другим, чем он был на самом деле. Не будучи в состоянии сам вернуть себе доверие монарха, он стал искать поддержку в других. Сначала он пытался влиять через императрицу-мать, искал сближения с наследником вел<иким> кн<язем> Михаилом Александровичем, дружил с Сипягиным, заискивал перед великими князьями, графом Воронцовым, кн<язем> Шервашидзе и друг<ими>, но ошибался, ибо ни императрица-мать, ни наследник настоящего влияния в Царском Селе не имели и постепенно от государя отдалились. Сипягин поддерживал Витте, может быть, отчасти граф Воронцов и потом бар<он> Фредерикс, но позже, как известно, на сцене появились темные силы или временные влияния. По мере надобности и С. Ю. входил в сношения с кн<язем> Мещерским, с Безобразовым и друг<ими>, хотя и знал им цену. Еще позже он принимал и беседовал с каким-то монахом и даже пытался завязать сношения с Распутиным. Все это делалось исключительно с целью так или иначе, не разбирая путей, влиять на государя. Под конец, чувствуя, что теряет почву под ногами, С. Ю. слишком вошел в атмосферу интриг и запутался в своих собственных сетях, совершенно утеряв свой престиж.

Боюсь, что в моменты озлобления С. Ю. слишком бывал откровенен и резок в своих разговорах, и несдержанные слова, произносимые в «белом доме», были небезызвестны в Царском селе.

В отношениях к людям вообще С. Ю. при всем своем уме был иногда как-то наивен – он полагал, что всех можно купить, кого деньгами, кого «гусятами», кого «цыплятами», и думал этим создать себе друзей и партию, но забывал, что купленные люди обыкновенно первые предатели, а поэтому, имея поклонников между теми, кто в нем нуждался, не имел настоящих друзей между сильными мира и не создал себе партии, а поэтому, в конце концов, остался очень одиноким.

В-третьих, Витте был действительно человеком порыва, увлекался и «зарывался». Он, несомненно, был действительно «влюблен в поэзию политики», но, я сказал бы, и в поэзию политической интриги, что, видимо, главным образом воодушевляло его. При этом у него была какая-то страсть к работе в большом масштабе, без которой он не мог существовать, и под влиянием этой ненасытной страсти он во что бы то ни стало создавал ее себе, иногда не вовремя, в разных сферах, впутываясь во все и забывая, что очень продуктивному политику необходимо временами дать возможность о себе забыть и своим «я» не набивать оскомину.