С гор вода

В лесной опушке трава казалась темной, задрапированной полупрозрачной кружевной материей.

— Стой, — сказал Халябин, — тут мы пойдем пешком.

Пикар остановил лошадь.

— Привяжи ее здесь, — опять сказал Халябин особым, деревянным, чуть засипевшим голосом.

Пикар аккуратно обмотал вожжи вкруг рыжего ствола липы.

Халябин, не глядя на него, сказал:

— Проведи меня к «длинному озеру», там иногда садятся селезни.

— Слушаю-с, — отвечал Пикар.

Он пошел впереди, Халябин сзади. Пошли прямо лесом. Голубоватые сойки взлетали с деревьев и пронзительно испуганно вскрикивали. Где-то куковала кукушка, и лесной овраг передразнивал ее крик, но неуклюже и равнодушно.

Вдруг повернувшись к Халябину, Пикар сказал погасшим голосом:

— Вы не извольте сомневаться, я все очень хорошо знаю.

— Что? — переспросил Халябин, беспокойно дрогнув. — И ты знаешь, где больше всего фиалок?

Брови Халябина свело легкой судорогой.

— Знаю, — ответил Пикар сдержанно, — знаю. На холмике, под дубом у «длинного озера».

У Халябина дрогнули усы.

— Да? — переспросил он. — Там?

— Там.

— Ну идем, идем, — недовольно, и слегка бледнея, поморщился Халябин, — на озере могут быть утки!

Опять пошли лесом.

Сердце постоянно останавливалось и поджидало неизбежного, вызывая ощущение тошноты.

— У-y, — лениво, отрывисто и тупо передразнивал овраг кукушку, — у, у!

В золотистый просвет выглянуло длинное озеро, равнодушное, как всегда. Показался зеленый холм. Медленно выплыла зелень дуба.

Пикар услышал легкое треньканье взводимых курков. Он остановил в груди дыхание и тотчас же упал ничком, тяжко шлепнувшись под оглушительным взрывом. Коричневый фрак задымился на спине меж лопаток. Он лежал, уткнувшись в землю и ничего не видел, ничего не сознавал. Потом, колеблясь, выплыло: он сидит в желтом мареве и безысходно кричит:

— Мамка! Мамка! Мамка!

Подошли растения в зеленых кадках. Близко, близко выглянули темные, блестящие, радостные, радостные глаза.

И опять все спуталось в нем и погасло. Сквозь непроходимые дебри и глубокие разорванные бреши, он все-таки понял: погасло — навсегда…

Пари

Нарядная, хорошенькая дача в швейцарском стиле вся точно смеялась под вешним солнцем. Ее зеленые крыши глядели так же щеголевато и свежо, как и клейкие листья тополей. За железной оградой, в шиповнике, пели малиновки. Вокруг сладко пахло резедой.

На широкой, посыпанной песком поляне, перед дачей, кончали партию крокета. Подольская, в светлой юбке и цветной, яркой кофточке, ловким ударом молотка крокировала из-под ботинки шар противника, а Карташов, с взмокшим лбом и лоснящимися щеками, кричал ей через всю поляну, указывая молотком на свой шар:

— Так! Превосходно! Теперь ходите в ворота, сюда и лягте рядом со мной! Вот здесь! — тыкал он рукояткой молотка в свой шар.

Подольская громко расхохоталась, сделала рот кружочком и крикнула с преувеличенным ужасом Карташову:

— О-о-о! О-о-о!

Ее муж, сидевший на зеленой скамье, под липами, тоже расхохотался, дрыгая грузным животом.

Так же, как и жена, он крикнул Карташову: «О-о-о!» — и тоже покачал головой.

— Ну, ложитесь рядом с моим шаром! — поправился Карташов, разгоряченный игрой.

Две рыженькие девушки, родные сестры, сердито хихикнули:

— Поправился! Еще того лучше!

Сейчас они сердились на Карташова потому, что тот сегодня за ними не ухаживал.

Гимназист Миша, подражая Карташову, крикнул рыженьким:

— А вы ложитесь обе рядом со мною!

— Мишка! — грозно отозвался Подольский с лавочки. — Что можно взрослым, того нельзя тебе!

— Отчего же, если господин Карташов внес в крокет такие выражения, — отчего же? — горячился Миша.

Подольский загрозил ему пальцем.

— Молода, в Саксоне не была!

И протянул подошедшему Ростовцеву руку. Они безмолвно поздоровались. Ростовцев в белых спортсменских башмаках и в панталонах, завернутых у щиколок, устало потянулся и зевнул, косясь на играющих. Его молодое и красивое лицо, бледное и несколько утомленное, подернулось как бы беспокойством.

— «Мне скучно, бес?» Или в карты проигрываете? — спросил его Подольский.

— И бес, и в карты не везет страшно!

— И некому руку подать? — опять спросил его Подольский. — Такая пустая и глупая шутка?

— Пожалуй что.

Ростовцев опять зевнул, опустился на скамью рядом и монотонно стал рассказывать, каков стоял март в прошлом году в Бессарабии, и каков был там февраль в этом году. Под его говор Подольский даже вздремнул и увидел во сне целую стопу блинов, паюсную икру и сметану. Подошел радостный и возбужденный Карташов, широкоплечий, плотный, с еще лоснившимся лицом, и весело крикнул Ростовцеву:

— Каково?

Подольский открыл глаза, отер губы и думал в полусне: «Нет, икра солоновата!»

— Что, каково? — спросил Ростовцев Карташова лениво.

— Обе партии в крокет выиграл, — загрохотал Карташов.

Ростовцев быстро подошел к нему, отвел его в сторону, взяв под локоть, и тихо спросил, насмешливо улыбаясь:

— А как наше пари? Мне ничего не причитается получить с тебя? Это было бы недурно.

Карташов дернул себя за ус, рассмеялся и сказал совсем уже шепотом:

— Да? Ты очень желаешь получить с меня, мой друг? Но, увы! Ты проиграл и на этот раз! Мне повезло, как удавленнику!