С гор вода

Встал он несколько позднее, чем всегда, и долго, с особой тщательностью совершал свой туалет. Коричневый фрак обтянул его стан безукоризненно, безукоризненно обтянули его ноги черные чулки, бронзовые пряжки хорошо сидели на башмаках, но свежевымытое лицо все-таки казалось чуть-чуть мятым и изнуренным.

Он пришел в кухню и со вкусом стал пить чай. Под широким светом солнца громко пели петухи и щебетали ласточки. Повар курил свою тяжелую трубку спокойно и с сознанием своего достоинства. Аксинья Ивановна, поправляя серебряные перстни на костистых пальцах, сказала:

— А барин нынче с зажженной свечкой уснул. Я в окно видела.

Повар ответил:

— Сон хотел рассмотреть пояснее!

Пикар молчал. С крыльца кухни было слышно, как в саду смеялись дети беззаботно, по-птичьему. И гудели пчелы над золотыми цветами акаций.

Когда его позвал к себе Халябин двойным выдержанным звонком, опять на минуту стало страшно холодно, и помутилось в голове. Халябин сидел в кресле у письменного стола с рыжей сигарой меж двух пальцев правой руки. Он был одет в охотничью куртку с зелеными отворотами, с крупными костяными пуговицами, изображавшими кабаньи головы, в серые шаровары, в шагреневые сапоги ниже колен. Хорошо причесан, хорошо вымыт, тонко надушен, изыскан, как всегда.

— Принеси мне чаю сюда, — сказал он, без тени на лице, но его белокурый ус слегка дрогнул.

Как всегда, Пикар спросил:

— А к чаю булочек или черного хлеба и масла?

— Черного хлеба и масла.

— Слушаю-с.

Плавно и не колеблясь на ходу, он принес целый поднос с масленкой, с аккуратно свернутой салфеткой, с тонкими ломтиками черного хлеба, солонкой, дымящимся стаканом чаю. Халябин сидел, точно не видя его прихода, с потухшей сигарой, задумавшись. А он осторожно и красиво расставил вокруг него все и ждал дальнейших приказаний. Халябин увидел его и стал раскуривать сигару.

— После чая, — сказал он и запнулся.

Пикар слегка склонил голову, чуть вытянув шею.

— После чая, — опять сказал Халябин, но снова замолчал, точно что-то разыскивая глазами на письменном столе. Сигара тонко дрогнула в его пальцах, уронив на стол пепел.

— После чая, — наконец выговорил он, — я поеду с тобой в лес, погулять, может быть прострелим там ружье. Ведь охотничий сезон не за горами. Так вот прикажи конюху запрячь «Главаря» в шарабан…

— Слушаю-с, — ответил Пикар.

— Ты ведь править умеешь? — спросил его Халябин холодно.

Он чуть пожал плечом.

— Умею. Да. Умею.

— Иди и скажи конюху.

Он ушел, передал приказание, потом тщательно почистил свой высокий коричневый цилиндр. Затем услышал двойной размеренный звонок. Вошел в кабинет, но Халябина там уже не было. Чай оказался нетронутым, нетронутыми же оказались масло и хлеб. Пикар покачал головой и стал аккуратно прибирать со стола. Дыхание сперлось в груди, но там все было холодно и непоколебимо, застыв в безнадежном решении. В окно был виден двор, залитый солнцем, светлый, радостный, безмятежный, яркий.

«Пусть он потом все по правде ей расскажет», — думал Пикар.

Но эта мысль бросала в меланхолическое уныние, но не в страх.

Когда конюх запрягал «Главаря», покорно и привычно задом входившего в изогнутые оглобли шарабана, Халябин ходил по двору, с двухстволкой за плечами, как-то странно кружась все на одном и том же месте, беспокойной, порывистой походкой, точно его гнали на корде мучительными, свистящими кнутьями. Чуть сдвинув гардину, Пикар наблюдал за ним, и его губы растягивались в больную улыбку. Потом он видел перед зеркалом свой высокий коричневый цилиндр, опять поглядел в окно, осторожно сдвигая гардину, и вдруг, так же, как и Халябин, закружился на одном месте, беспорядочно вышагивая вдоль стен комнаты, точно пристигнутый пожаром. Только на крыльце его несколько обдуло ветром, возвращая ему нужное самообладание. На дворе все так же было светло и радостно. В саду смеялись дети, и пчелы гудели над цветами акаций.

— Пикар! — позвал его Халябин.

— Здесь, — откликнулся он, оправляя цилиндр.

И пошел двором. На подножку шарабана он вскочил проворно и принял вожжи без колебания.

Всю дорогу молчали, как и тогда на обратном пути. В поле летали ласточки, перечеркивая золотистый воздух поля кривыми линиями. Халябин смотрел на ласточек, Пикар на костистый зад «Главаря». Лес надвигался медленно, но грозно, будто широко раздвигая зеленые челюсти. И все так же светило солнце, обдавая все широким, неоскудевающим светом. Пикар вспомнил:

В городе он знал наборщика губернской типографии юношу Налимова, с зеленым, больным лицом, нечистым, прыщавым лбом и коричневыми, от табака, пальцами. Юноша кормил своим заработком мать, больную, вдовую тетку и ее двух детей. Но раз в год, на первый день Пасхи, напивался пьяным, как стелька, в том дорогом ресторане со скучающими растениями. Через час после его входа его, обыкновенно, выводили под руки, с болтающейся головою и подгибающимися вперед ногами. А он обыкновенно в эти минуты визгливо кричал:

— Выводите меня, выводите меня в прорвы, я свое взял!

Туго натянув вожжи, Пикар теперь думал:

— Выводите меня в прорвы, я свое взял!