Рыцарь пустыни, или Путь духа

Поначалу Руперт был склонен думать, что Меа сочинила эту историю по каким-то своим соображениям, но Бахита заверила его, что это все правда. Более того, по ее словам, воины их племени денно и нощно охраняют Черный Перевал, единственный путь, по которому можно попасть в их оазис, если вдруг туда нагрянут те, кто захотят отомстить за смерть Ибрагима, и все делается для того, чтобы в случае нападения стоять до конца. Впрочем, никто так и не напал, ибо среди местных племен оазис пользовался дурной славой места, населенного духами, а его обитатели считались неверными чародеями на службе у самого дьявола. То, какая судьба постигла отряд Ибрагима, который был найден повешенным на деревьях, и в особенности, судьба самого шейха, лишь укрепило арабов в их мнении.

Позднее письма были отправлены снова, на сей раз с двумя гонцами. Спустя какое-то время один из них в очередной раз привез их назад. По его словам, он наткнулся на дозор махдистов и едва смог унести ноги. В отличие от него, его товарищу не повезло. Того поймали и пронзили копьем.

После этого Руперт оставил все попытки восстановить связь с цивилизацией. Погруженный в кромешную тьму телом и разумом, он проводил свои дни в печали. Он провалил порученную миссию, а те вожди, которых он рассчитывал подкупить, теперь были ярыми сторонниками Халифы. Его военная карьера закончилась, ибо он потерял ногу и зрение, и, что хуже всего, жена наверняка считала его мертвым. Его сердце обливалось кровью при мысли о том, сколь велико ее горе, а также горе его матери, но, увы, что он мог поделать? Лишь покорно склонить голову перед силой, по воле которой все это произошло, и молиться, что рано или поздно хотя бы часть этого тяжкого бремени будет снята с его плеч.

Ибо он не мертв, и, похоже, в ближайшее время не умрет. Меа, которая невольно навлекла на него все эти беды, своей нежной заботой спасла ему жизнь, а ее решимость и свирепая храбрость уберегли его от петли. Руперт считал, что своим разумом тоже обязан ей, потому что в самом начале, когда груз всех эти жутких несчастий давил ему на мозг, грозя сокрушить его, ему порой казалось, что рассудок изменяет ему. Она же, не спускавшая с него глаз, все видела и понимала. А поскольку обычаи Востока всегда одинаковы, как «когда дух злой от Бога снизошел на Саула, взял арфу Давид и играл рукою своей, и Саул встал освеженный и здоровый, и дух злой покинул его»[15], так и Меа взяла в руки арфу и играла Руперту и пела над ним своим звонким, нежным голосом старые-престарые песни Египта, часть которых не понимала даже она сама, пока, наконец, он на какое-то время забыл свои печали и освежился. Более того, вскоре его ожидало одно счастье, ибо зрение вернулось к нему.

Как-то раз в полуденный зной он лежал на ангарибе, местном топчане, в большой прохладной комнате, которая была отведена ему, ибо если он долго сидел, изуродованная нога причиняла ему боль. Меа устроилась рядом с ним на табурете. Она уже сыграла и спела ему, и теперь ее похожий на арфу инструмент лежал рядом с ней. Подперев подбородок рукой, она молча смотрела на Руперта. Он тоже знал, что она смотрит на него, ибо чувствовал на себе ее взгляд и развлекал себя тем, что старался вспомнить черты ее лица, которе он видел всего трижды – в храме Абу-Симбела, когда она прощалась с ним в горном проходе, и, наконец, когда она появилась перед ним во главе своего отряда и навлекла гибель на Ибрагима и его разбойников.

Впрочем, последний раз не в счет, ибо тогда она была не похожа на себя, напоминая скорее валькирию или воплощение мести, а не женщину. И вот теперь он развлекал себя тем, что пытался соединить эти два лица, что оба принадлежали ей, в одно, и ломал голову над тем, которое из них у нее сегодня. Бесполезное занятие, которому он предавался по привычке, глядя на нее сквозь кромешную, приводящую его в бешенство тьму, что, словно стена, зажала его со всех сторон.

Он снова поднял глаза и, о чудо! Он прозрел! На фоне кромешной тьмы возникло нечто мягкое и похожее на облако, и он понял, что это женские волосы. Затем в рамке этих волос возникло призрачное лицо, а на нем горящие глаза, из которых по щекам катились слезы. Само же лицо было исполнено такой нежности, какой он ни разу в жизни не видел. О, как же оно было прекрасно! Нет, оно было бы прекрасно всегда, но для того, кто провел долгие недели в полной слепоте, увидеть перед собой это лицо было сродни чудесному небесному видению. А этот взгляд! Он также был позаимствован у какого-нибудь скорбящего небесного ангела! Руперт отвернул голову, затем посмотрел снова, думая, что лицо исчезнет, но нет, оно оставалось, где и было. Более того, ему была видна и рука, подпирающая подбородок, и подрагивающие губы, которые едва-едва сдерживали рвущиеся наружу рыдания.

– Меа, – спросил он по-английски, – почему ты плачешь?

Она вздрогнула и поспешила тыльной стороной ладони вытереть с лица слезы.

– Я не плачу, – ответила она веселым голосом. – Бей, ты не мог слышать, как я плачу.