Я знал, конечно, что никакой пользы не будет, если такие мысли будут ворочаться у тебя в голове, как будто тасуешь старую колоду карт, но мои мозги, похоже, зациклились на этом предмете, и ничто не могло их остановить. Помню, проповедник говорил, что ворота души должны быть закрыты для тела, тело должно быть за этими воротами, иначе тело разрушит эти ворота и захватит душу и все, что в тебе сохранилось чистого. Только дело в том, что никаких ворот, чтобы их закрыть, у меня нет. Меня сделали без всяких ворот. Бывает, наверное. Просто сделали без всяких ворот, у меня совершенно точно их нет. А то я сказал себе: «Это неприлично», вспомнил, что сказал проповедник, и начал борьбу за закрытие ворот для тела. Подошел к воротам, чтобы закрыть их, а никаких ворот-то и нет. Продолжая стоять на ступеньках, я думал про себя: «Ты, урод, ты напустишь полный дом комаров, и ничего больше не добьешься». Поэтому я повернулся и снова пошел на кухню. Там было точно так же жарко, как и на улице, но был хоть стул, чтобы можно было сесть. И я уселся на стул возле кухонного стола. Ноги я забросил на краешек стола. Между ногами этот мой громадина бился и пульсировал. Бился и обжигал меня, как будто пчела жалила меня туда, и не было ворот, чтобы я мог закрыть их от этого.
Наверное, мои проблемы — из-за недостатка образования. Я никогда ни о чем другом не думал, кроме как выпить, потрахаться, выложиться, чтобы как-нибудь использовать этот орган, но без всякого успеха. Думаю, что если мужик может на ночь почитать книжку, то это совсем другое дело. Я, конечно, умею читать, и я знаю очень много слов, но мне чтение что-то не помогло закрыть ворота для тела. Я как-то пытался, но быстро закрыл книжку и выбросил ее куда подальше, не понравилось. Выдумки меня не удовлетворяют. Во всей этой писанине не было ни слова правды, я думаю, а парень что написал это, просто дурачил народ. Так я и вернулся к тому, с чем боролся. Я люблю играть в покер, только и эту страсть мне все время приходится усмирять. Я люблю ездить в город и смотреть кино, или сходить на карнавальное шоу, но только изредка, а не все время, как некоторые. Смотреть на всех этих звезд экрана не только не помогает закрыть ворота для тела, это и придумано как раз для противоположного. Я много раз видел ребят, которые в кино играли сами с собой, и я их даже не виню. У какого парня не встанет, если сидишь в темноте и пялишься на какую нибудь красивую актрису, разгуливающую в кружевных трусиках или во фривольном халатике. В киноиндустрии заправляют евреи, у которых в штанах всегда очень горячо, поэтому они снимают все эти сексуальные фильмы. Выходишь оттуда и чувствуешь, что в тебе не осталось ни миллиметра души, не захваченной желаниями тела.
Так я и сидел на кухне чуть не всю ночь, и только чувствовал — что-то этой ночью должно случиться, и не ошибся. Было, наверное половина первого, когда внезапно началась большая суматоха. Я услышал его кашель, а потом — как она побежала в коридор и начала звать меня по имени.
Я продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, и ждать, что будет дальше.
Очень скоро она спустилась на кухню, наполнила кувшин водой.
— Ты что, не слышал, что я звала тебя, Цыпленок? — спросила она.
Я продолжал сидеть и смотреть на нее. На ней было только шелковое белье, отчего у меня в голове всплыла надпись на стене туалета на мемфисской автобусной станции. Девушки, конечно, носят чудные французские трусики, а парень, что писал там, мысленно представлял себе девушку, сложенную, как Мэртл.
Она наполнила графин водой и поставила его на стол.
— Лоту плохо, — сказала она мне.
Я не сказал ничего.
— Ему, кажется, очень плохо. Я хотела вызвать врача, но он сказал, что утром все будет в порядке.
Я опять ничего не сказал.
— Что с ним? — спросила она меня через какое-то время.
— Чахотка, — ответил я ей.
Она сделала вид, что шокирована.
— Это плохо? — спросила она.
Я рассказал ей, что в мемфисской больнице у него уже вырезали одно легкое, потому что рентген показал, что оно все съедено болезнью.
— Почему мне никто об этом не сказал? — спросила она.
Она посидела там и немного похныкала, я молчал и продолжал смотреть на нее.
— Не везет мне, — сказала она. — Вам не понять, как это бывает с нами, с женщинами. Я работала в магазине бакалеи в Билокси.
— И что вы хотите рассказать, — спросил я, — историю всей вашей жизни?