Рыцарь ночного образа

Я уже прошел тот период своей жизни, когда постоянно боролся. Все началось из-за разговоров, которые эта баба Галлавей распространяла по всему округу — насчет того, что у моей матери была часть негритянской крови. Во всем этом не было ни слова правды, но поскольку зависть — составная часть человеческой природы, и еще надолго ею останется, некоторых людей, слушающих всякую клевету, нужно держать в рамках. Я был, как говорят, выблядок. Мой папаша заделал меня с женщиной с примесью крови индейцев чероки. Я на одну восьмую — чероки, а на девять восьмых — белый. Но эта баба Галлавей распустила слухи обо мне по всему округу. Люди отвернулись от меня. Вели себя подозрительно. У меня слишком много гордости, характера или не знаю чего, чтобы навязывать свое общество там, где меня не хотят, и я жил один, ни с кем не общаясь. Очень меня обидело, как себя повела эта баба Галлавей после того, как мы с ней расстались. Я сначала чувствовал себя одиноким, как потерявшаяся собака, и не знал, за что хвататься и куда бежать.

А как-то вечером, когда в наших краях проповедовал Джипси Смит, я пошел к нему и услышал чудесную проповедь о духовной борьбе. После этого я начал думать о грешном теле и о том, как я должен вести борьбу с ним. И долго же я боролся с ним после этой проповеди! Может, у меня и был бы какой-нибудь шанс, если бы Лот не привез сюда эту женщину из Мемфиса, которая показала мне, насколько бесполезна вся эта борьба, по крайней мере, для меня лично.

Лот вернулся домой из Мемфиса прошлым летом, однажды утром в субботу, и привез с собой эту женщину. Я работал на южном поле, опрыскивал проклятых гусениц, когда увидел, что с шоссе к нашему дому поворачивает шевроле. Машина была желтая, вся запыленная, и без запаски. Я решил, что запаску он заложил, чтобы заплатить за бензин по дороге.

Я пошел к дому, чтобы встретить их, и увидел, что Лот был пьян.

— Это моя жена, — сказал он. — Ее зовут Мэртл.

Я ни слова на это не сказал. Я просто стоял и смотрел на нее в упор. На ней был костюмчик из белой юбки и бело-голубого полосатого верха. Причем верх был сделан из двух больших полосатых платков, которые она сшила вместе. Он висел на ней горбом, частично открывая ее сиськи, больше которых мне на молодом женском теле видывать не доводилось, загорелые — цвета сорго — почти до сосков, а дальше — чисто белые и с жемчужным отливом.

— Ну, — сказала она, — привет, братец, — и сделала такое движение, как будто хотела меня поцеловать, но я с недовольным видом отвернулся, потому что хотел, чтобы она знала, что я обо всем этом думаю. Это был по-настоящему сучий трюк, жениться на умирающем, а она должна была знать, что Лот умирает. У Лота была чахотка, и в такой форме, что ему в Мемфисе уже удалили одно легкое. Я думаю, она знала, что имение было Лота, а не мое, хотя работал в нем один я. Но Лот был законным сыном, и поэтому, когда папаша помер все имение он оставил ему. После того, как папаша помер и я понял, как меня поимели, я уехал в Меридиан работать в бочарной мастерской, но Лот завалил меня жалостливыми письмами с просьбами вернуться, и я согласился, думая, что когда Лот умрет, а это должно случиться уже очень скоро, имение перейдет ко мне.

— Ну, — думал я про себя после встречи с этой женщиной, — остается только лечь на дно и посмотреть, что из всего этого получится, хотя бы вначале. Поэтому я отправился обратно в поле и продолжил опрыскивать гусениц. На ужин я не пошел. Я велел девушке-негритянке, Кларе, принести мне ужин в поле. Она принесла мне его в корзине, и после него я пошел в «Кроссроудинн» выпить пива. Там был Лютер Пибоди. Он поставил мне выпивку, и, пока мы пили, спросил у меня:

— Что это я слышал насчет Лота, он что, вернулся с женой?

— Кто сказал — с женой? — спросил я его.

— Ну, — сказал Лютер, — так говорят, а еще говорят, что Лот привез домой жену, здоровую, как дом.

— Дом и Лот, — произнес Скотти, который работал за стойкой, и все заржали.

— Он привез с собой надомную сиделку, — сказал я им. И это все, что я должен был им сказать.

Было, наверное, половина одиннадцатого, когда я вернулся домой. На кухне горела лампа, и она была там, разогревала что-то на плите. Я сделал вид, что даже не заметил ее присутствия. Я прошел прямо за ее спиной и поднялся на чердак. Я поставил свою кровать под крышу, чтобы был хоть какой-нибудь ветерок, но не было нм дуновения.

Я обдумал все это, но пока ни к какому решению не пришел. Ближе к утру я услышал какой-то шум. Я босиком сгустился вниз. Дверь в спальню была открыта, и они там пыхтели, как две гончих собаки.

Я вышел на улицу и бродил по полям, пока не взошло солнце. Тогда я вернулся домой. Негритянка уже готовила завтрак, а вскоре на кухню вышла эта женщина. На ней было голубое атласное кимоно, которое она даже не потрудилась подпоясать. Черная девушка, Клара, смотрела на меня и хихикала, а когда Клара поставила передо мной тарелку, Мэртл спросила меня:

— Что вы смотрите?

Я сказал:

— Так, ничего.

А потом она заржала, как лошадь. Я ее не стыжу. Что я могу сказать про них, двух расфуфыренных господ!