Русское язычество. Мифология славян

Ой, не плачте, не журитесь, в тугу не вдавайтесь:
Заграв мий кинь вороненький, назад сподивайтесь.

Козаку весело на душе, когда конь его играет, потому что козак, по этой примете, надеется себе благополучия; козак просит своего коня заиграть под ним — разбить его тоску:

Заграй, коню, заграй пидо мною.
Розбий тугу по темному лугу.

Конь спотыкается, останавливается, когда предчувствует горе. В песне о Берестечской битве у коня Хмельницкого, когда джура (оруженосец) стал седлать этого коня, задрожали ноги.

Як став джура, як став малий коника сидлати,
Стали пид тим кониченьком ниженьки дрижати.

В песне о сотнике Харьке козаки говорят своему атаману, чтоб он не печалился, а Харько отвечает: «Как же мне, молодцы, не печалиться, когда мой буланый конь подо мною и ржет, и останавливается».

Иихав сотник через Уланик, на сидельце схилився;
За ним, за ним сим сот козакив: «Стии, батько,
не журися!» —
«Ой, як мини, пани молодци, ой, як не журиться,
Коли пидо мною буланий кинь и рже и становиться».

Это послужило предзнаменованием погибели Харька:

Ой, заржав же вороний коник в стани, на помости;
Та вже вбито Харька сотника
В Морозовци на мости.

И другой его конь, вороной, ржет в конюшне, чувствуя, что господина его нет на свете. Но более всего проявляется сердечная связь между козаком и его конем там, где конь — свидетель смерти своего хозяина. Козак поит своего коня, а конь не пьет и ржет, чует несчастье: ржание, большею частью, дурное предзнаменование… И этот козак умер, а умирая, завещал, чтобы конь его шел за его телом; конь заржет над ним, и услышат родители, скажут: «Верно, нашего сына Ивана нет на свете, когда вороной конь подает голос».

Ой, у поли криниченька, там водиця прибувае,
Ой, там молодий козак кониченька наповае.
Ой, кинь и рже, води не пье — пригодоньку чуе…
Отамане, товарищу, чини мою волю,
Виведь коня, винесь зброю за тилом за мною.
Ой, нехай зарже кинь вороний, стоячи надо мною,
Ой, щоб зачули отец-мати, сидючи в кимнати.
«Ой, десь нашего сина Ивана на свити не мае,
Що коничок вороненький голосок подавае!»

В одном из вариантов песни о Харьке, когда этого сотника стали умерщвлять, его конь закричал жалобно.

Ой, як стали Харька, як стали сотника из свита
згубляти,
Ой, и став же его коник, коник вороненький, жалибненько кричати.

Есть целый ряд песен, в которых, при всех разнообразиях, проводится один и тот же основной мотив разговора умирающего в степи или уже мертвого козака с своим конем. Козак лежит в поле смертельно раненный; над ним стоит конь, и козак посылает коня известить родных или жену; всегда почти при этом смерть изображается в виде брака с могилою. Вот под явором лежит убитый козак; над козаком стоит конь, не отходит от тела; уж он пробил в земле яму по колена. Убитому козаку жаль коня. «Не стой надо мною, — говорит он ему, — вижу твою привязанность».

Над ним коник зажурився,
По колина в землю вбився.
«Не стий, коню, надо мною,
Бо я вижу щиристь твою».

«Встань, мой господин-хозяин, — говорит в другой подобной песне конь, — хоть приподними ко мне голову свою, укажи мне дорогу».

Ой, устань, пане хозяине,
Ой, хоч поведи головку до мене,
Прокажи шлях-дорожку мини.

«Кому ты меня отдаешь — турку ли, татарину?» — спрашивает конь убитого хозяина, который на это отвечает ему: «Тебя турок не поймает, а татарин не оседлает».

«Ой, кому мене вручает,
Кому мене покидает:
Чи турчину, чи татарину?» —
«Тебе турчин не пиймае,
А татарин не осидлае».

Вслед за тем убитый козак посылает коня к матери: она будет коню подкладывать сена, подсыпать овса, поить водою и сквозь слезы спрашивать про сына: