Русские, или Из дворян в интеллигенты

Что оно не было ни напечатано целиком, ни поставлено — полбеды; беда, что «творчество не шло».

«Творческое бессилие Грибоедова после «Горя от ума» несомненно», — впрочем, автор этих жестоких слов Владислав Ходасевич доказывает, что не только после, а и до. Попытки писать в лирическом роде — не более чем попытки; стихи «из рук вон слабы» — даже так. Комедии и водевили лучше, однако немногим; к тому ж они — либо переводы и переделки, исполненные (добавит безжалостный Ходасевич) «ужасающими стихами», либо написаны в соавторстве — с Катениным, Шаховским, Хмельницким, Вяземским. С кем попало?.. Странно, что это желчное замечание Ходасевичу в голову не пришло, а ведь и вправду — не слишком ли пестрая компания для того, кто намерен быть в словесности профессионалом и, значит, искать в ней себя? Свое лицо.

А после? Тут, считает наш критик, роковая грибоедовская ошибка была в том, что он отвернулся от комедийного жанра. «Он пишет «важные» лирические стихи и набрасывает трагедии высокого стиля» — делает то, к чему неспособен. Так что тут не падение таланта, но отказ от того, в чем был силен, от опыта «Горя от ума», — правда, и об этой комедия Ходасевич отзывается разве что снисходительно Как о сатире, о чем-то второстепенном, «стоящем, так сказать, на втором плане искусства. При максимальных достоинствах сатира все же бескрыла, как басня».

Как басня? А — Крылов, чьи «маленькие драмы» вырвались из рамок назидательной притчи, именно обретя крылья, взмыв над двухмерностью прописи? Нет, приговор грибоедовскому «Горю» до очевидности несправедлив, а загадка его одинокости не разгадана. Это даже при том, что самого Грибоедова можно поймать на слове, как бы ненароком поддакнувшем Ходасевичу: когда актер Петр Каратыгин восхитился многообразием его дарований (вы, Александр Сергеич, и поэт-то, и музыкант, и лингвист, и лихой кавалерист в придачу), тот ответил в том самокритическом роде, что у кого, мол, много талантов, у того нету ни одного настоящего.

Как бы то ни было, загадочность неизживаема — начиная с зарождения замысла великой комедии. Если верить другу автора Фаддею Булгарину (кстати, и эту загадку их совместимости задал нам Грибоедов), зародился замысел, странно сказать, во сне. «Будучи в Персии, в 1820 году, Грибоедов мечтал о Петербурге, о Москве, о своих друзьях, родных, знакомых, о театре, который он любил страстно, и об артистах. Он лег спать в киоске, в саду, и видел сон, представивший ему любезное отечество, со всем, что осталось в нем милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу друзей рассказывает о плане комедии, будто им написанной, и даже читает некоторые места из оной. Пробудившись, Грибоедов берет карандаш, бежит в сад и в ту же ночь начертывает план «Горя от ума» и сочиняет несколько сцен первого акта. Комедия сия заняла все его досуги, и он кончил ее в Тифлисе в 1822 году».

Легенда? Возможно. Но в нее приходится верить, ибо, разбирая написанное Грибоедовым до, не видишь, откуда помимо и вправду «бреда поэта», могло взрасти это чудо.

Итак, «Горе» было задумано и начато (тут Булгарин неточен) в 1821 году, кончено — в 1823-м. А всего четырьмя годами раньше его зачина гениальный комедиограф совокупно с Павлом Катениным сочинил менее чем посредственную — тут Ходасевич предельно прав — пьеску «Студент». И удивителен здесь не только разрыв в уровне двух комедий, который за четыре года одолеть мудрено. Удивительнее другое.

Если угодно, «Студента» можно рассматривать как слабенький эскиз «Горя», а его персонажей — как наброски чуть ли не всех главных героев грибоедовского шедевра. Петербургский барин Звёздов, хозяин открытого дома и враг всего новомодного, — это, в зародыше, москвич Фамусов. Молодой чиновник Полюбин, который приударяет за звёз-довскою воспитанницей и уговаривает служить «студента» Беневольского, нагрянувшего из Казани в звёздовский дом, — как бы грядущий Молчалин. Сам Евлампий Аристархович Беневольский, человек из «новых», напропалую декламирующий Батюшкова, подражающий Пушкину и печатающий в «Сыне Отечества» собственные стихи (заметим, за подписью Е. А. Б.), — надо ли добавлять, что при подобном раскладе сил он вроде как бы предтеча Чацкого? Добавим еще и гусара Саблина, который может сойти за отдаленного родича Скалозуба — и… И ничего. То есть помянутая загадочность не уменьшится, а возрастет.

«Что такое Грибоедов? — спрашивал Вяземского Пушкин в письме от 8 декабря 1823 года. — Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны».