Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Приведенные, а также другие аргументы А.Б. Мазурова представляются достаточно убедительными. Можно согласиться и с итоговым выводом исследователя. «Итак, внутренняя и внешняя критика источников — духовных грамот Ивана Калиты, — пишет он, — не дает оснований предполагать возможность их утверждения в ханской ставке или ордынским чиновникам в Москве. Такой формы зависимости от Орды, как утверждение ею великокняжеского завещания, не существовало… Преследуя прежде всего свои интересы, московский князь обладал определенной свободой действий. Заложенная им традиция письменного оформления княжеского завещания независимо от Орды — лучшее тому подтверждение».[1091]

Следовательно, мы должны констатировать факт отсутствия жесткого прямого контроля наследования столов на Руси со стороны монголов. Поездки в Орду, таким образом, с этой точки зрения представляются во многом формальным актом, а получение ярлыка лишь подтверждением свершившегося мероприятия: передачи княжения по наследству.[1092] Большее значение решения ордынских ханов имели при спорных ситуациях, когда два или более князей претендовали на то или иное княжение (в основном, великое). Безусловно, иногда и ханы стремились искусственно создать такую ситуацию. Но фактом остается то, что ханы (или их чиновники) далеко не всегда имели возможность да и намерения вмешиваться в существовавшие на Руси традиции наследования княжеских столов.

* * *

Источники представляют нам и другой материал, не менее ярко и сущностно отражающий черты как периода начальных контактов русских князей и представителей Джучиева улуса, так и того периода, когда их отношения уже стабилизировались. К ним относится и «Повесть о Петре царевиче Ордынском».

По В.О. Ключевскому время ее создания — середина XIV в., по М.О. Скрипилю — конец XV в.[1093] Но несмотря на неопределенность времени ее создания все исследователи отмечают ее надежность как источника. Важнейшим для анализа «Повести» является вывод В.О. Ключевского: «Легенда о царевиче, при всей живости и драматичности ее изложения в житии, остается довольно прозрачной и плохо закрывает действительные события, послужившие для нее основой».[1094] И другой достаточно строгий в отборе источников историк А.Н. Насонов полагал, что рассказ о Петре «представляет собою исключительную ценность как материал для истории отношений между Ордой и Ростовским княжеством в XIII и в начале XIV в.».[1095]

Красная линия повествования — отношение к собственности.[1096] Но «по существу Житие Петра — это семейная хроника рода, основанного Петром».[1097]

События же в «Повести» развиваются следующим образом.

В одно из посещений ростовским епископом Кирилом ставки ордынского хана («царя») Берке «брата царева сын, юн сый» задумался о правильности своей веры: «Како си цари наши солнцу сему, и месяцу, и звездам, и огневи и кто сей есть истенный бог?» «И умысли сице: ити с святым владыкою и видети божницу русския земля и чюдеса, бываема от святых». Несмотря на препятствия и искушения, имевшие место в Орде, он все-таки «прииде с владыкою в Ростов». Увидев и услышав православную службу, «отрок, сый в неверии… припаде к ногам святаго владыкы и рече:…Молю тя да бых и аз приял святое крещение». «Владыка же почти его и повеле ждати, бе бо размышляя о искании отрока». Кирил, таким образом, не решился сразу крестить ордынского «отрока».[1098] Почему? Оказывается, уход царевича был тайным (скорее всего, не без содействия епископа), мог начаться его розыск и, в конечном итоге, мог быть обвинен сам иерарх с возможным последующим наказанием.

Обстоятельства благоволили к обоим. Берке умер, «Орде мятущеся» и «искания отроку не бе», т. е. о нем просто напросто забыли. И только воспользовавшись этой ситуацией «крести сего отрока святый владыка и нарече имя ему Петр».[1099]

Следовательно, что касается этого новообращенного мы видим иной, нежели в других случаях, вариант перехода «агарянина» в православие: не под давлением обстоятельств как устюжский Буга[1100] или дед знаменитого Пафнутия Боровского Мартин,[1101] а в высшей степени добровольно. Став правоверным и истовым христианином, Петр, тем не менее, «и царския своея не преставая утехы: бе выездя при езере ростовстем птицами ловя». И, как когда-то Буга-Иван, — ненароком «усну». Но к Петру явились «Христова апостола Петр и Павел», главным пожеланием которых в «беседе» с царевичем стало строительство новой церкви, «иде аз спах при езере».[1102]

Однако при практической реализации апостольского указания возникли трудности, исходившие от местного князя. Князь, «глумяся,[1103] рече Петру: "Владыка тебе церковь устроит, а аз места не дам. Что сотвориши?"». В итоге этот торг при посредничестве нового ростовского епископа Игнатия закончился покупкой Петром земельных владений князя за «девять литр сребра, а десятую злата».[1104]