Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Собственно, проблема ордынского санкционирования «душевных» грамот русских князей распадается на две. Первая — это споры относительно принадлежности свинцовой «вислой печати», привешенной к одной из грамот (второй) Ивана Даниловича. Вторая — непосредственно касается посещения русскими князьями хана для утверждения княжеской грамоты. Вслед за А.В. Орешниковым[1079] Л.В. Черепнин однозначно признавал печать духовной Калиты ордынской, однако расходился с ним относительно места ее прикрепления. Если А.В. Орешников полагал, что это происходило в Москве и осуществлялось ордынскими послами, то Л.В. Черепнин настаивал на поездке князей в Орду и приложении печати именно там.[1080] Так как документально это доказать было невозможно (к тому же и сама печать (но не грамота) оказалась утерянной), то Л.В. Черепнин, распространяя свой вывод относительно Ивана Даниловича также на Ивана Ивановича и Дмитрия Ивановича, в качестве аргумента оперировал соображениями о политической обстановке, в частности, тем, что важнейшие акции великих князей утверждались ханами в Сарае.[1081]

В дальнейшем, наряду с принятием утвердительных гипотез Л.В. Черепнина, появились и иные суждения. Более тщательное обращение как к внешнему оформлению, так и содержанию духовных грамот московских князей позволило коренным образом пересмотреть выводы Л.В. Черепнина.

Распространенное мнение о татарской печати на духовной Калиты нашло убедительное опровержение в книге М.А. Усманова,[1082] с ним согласился С.М. Каштанов,[1083] а развил его предположения А.Б. Мазуров. По его наблюдениям, эту «печать-пломбу надо идентифицировать как принадлежавшую неизвестному великокняжескому писцу 1339 года».[1084]

Вместе с тем были подвергнуты сомнению и сами факты поездок русских князей в Сарай для санкционирования своих грамот. Это мы видим в статьях Ю.Г. Алексеева[1085] и особенно А.Б. Мазурова. Работа последнего, наряду с сильной критической частью в отношении положений Л.В. Черепнина и С.М. Каштанова, содержит и выводы принципиально изменяющие наше представление о взаимоотношениях ханов и князей. Прежде всего исследователь обращает внимание на формуляр и считает, что особенности его «не являются достаточными аргументами в пользу гипотезы об утверждении духовных». «Выражение "идя в Орду" указывает лишь на обстоятельства написания документа, а слова "никем не нужон" на автономность воли завещателя».[1086] Нам тоже представляется, что, действительно, формула «пишу душевную грамоту, ида в Орду… аже бог что разгадаетъ о моемъ животе…»[1087] совсем не говорит о том, что князь вез с собой эту грамоту. Наоборот, она явно разделяет эти два события: составление грамоты и поездку в Орду, а, если связывает, то лишь по причине опасности для «живота» князя.

Духовные грамоты Ивана Калиты, как и других князей московского дома,[1088] имели в основном частный характер: относились к делам князя и его семьи. «Грамоты проникнуты духом сугубо индивидуальной воли князя, в которой проявилось свойственное средневековью смешение публично- и частноправовых моментов. Исходным для понимания завещательных распоряжений московских князей является признание их внутрисемейного характера».[1089] Действительно, было бы странным, если бы хан стал вникать во все тонкости содержимого княжеских сундуков, столь «гобсековски» расписанных в грамотах. Точно так же является непредставимым санкционирование ханом, например, такого текста: «А по грехом моим ци имуть искати татарове которых волостий, а отымуться», то должно следовать новое внутрисемейное перераспределение владений.

Примечательно и другое наблюдение А.Б. Мазурова. Он пишет, что «духовные Калиты не предназначались для чужих глаз» по причине своей сакральности. «Они овеяны особой сакральностью, и не только потому, что в качестве послухов выбраны исключительно духовные лица. Обе грамоты оканчиваются формулой-заклинанием, угрозой божьим судом: "А кто порушит сию грамоту — судит ему бог". Надо ли говорить, что процедура утверждения в Орде хотя бы теоретически предусматривала возможность "рушения" грамоты? Документ, являвшийся тайной и для ближайшего княжеского окружения, тем более не мог утверждаться в ханской ставке».[1090] К отмеченному можно лишь добавить, что сакральность второй грамоты усиливалась основной печатью с изображением Иисуса Христа и Иоанна Предтечи (вспомним, что тамга ханских ярлыков тоже имела знак божественного соизволения).