Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Уже в первом ярлыке, данном в 1267 г. Менгу-Тимуром, читаем: «Вышняго бога силою вышняя троица волею Менгу-темерьво слово… Чингиз царь потом… Тако молвя и последнии цари…» В ярлыке 1357 г., который «Бердибек царь дал Алексию митрополиту» также видим: «Бесмертнаго бога силою и величьством из дед и прадед Бердебеково слово… Ченгизь царь и последним цари наши отци наши…». В последнем из известных нам «митрополичьих» ярлыков находим такие же формулировки: «Бессмертного бога силою и величьством из дед и прадед. Тюляково слово Мамаевою дядиною мыслию… Пред Чингис царь, а опосле того цари Азиз и Бердебек…».[1048]

В данном случае нам не столь важно смысловое сочетание приведенных оборотов,[1049] сколько само перечисление адресатов: божества-Неба, Чингис-хана, его наследников-чингисидов.

Появление имени Чингис-хана в высшей степени закономерно, так как он в представлении монголов, обладая при жизни харизмой, после смерти становится божеством. «Способность харизмы сохранять свои функции и после смерти ее обладателя стала основой зарождения культа, масштаб которого определялся прижизненным статусом. Соответственно культ Чингис-хана — основателя правящего рода — стал общемонгольским, а сам он определяется как центральное божество».[1050] Следовательно, ярлык — его происхождение и назначение — детерминированы не только Небом, но и культом Чингис-хана — так сказать, земного божества.

Наконец, рядом с Чингисом упоминается и тот или иной предшествующий или здравствующий хан. С прагматической точки зрения это понятно — ярлык выдает реальный, действующий хан, или, по крайней мере, он выдается от его имени. Но здесь заключен и глубокий сакральный смысл. По сути аналогичную цепочку «потусторонней» связи упоминаемых в грамотах лиц продемонстрировал на примерах актов XIII–XIV вв. монгольской династии в Китае Юань А.П. Григорьев. Мотивировочные статьи их состоят из таких оборотов: «Предвечного бога силою великого благоденствия пламени покровительством великого хана повеление наше». А.П. Григорьев объяснил их следующим образом: «Бог утверждает пламя, которое, со своей стороны, способствует утверждению великого хана. Великий хан, таким образом, отдаляется от предвечного бога на одну ступень, каковой предположительно является обожествленный Чингис-хан».[1051] Здесь все верно объяснено, следует лишь только заметить, что великий хан посредством обожествленного Чингис-хана не отдаляется, а, наоборот, приближается к божеству — Небу. «Регулирующая функция хагана постулировалась не только им самим, но и ханами — главами входящих в империю частей…».[1052] Т.Д. Скрынникова приводит в качестве примера начало такого указа: «Силою высшего Неба, харизмой хагана, мой, Аргуна указ».[1053] Это же хорошо прослеживается, как мы видели, на «митрополичьих» ярлыках.

Итак, круг замкнулся на действующем хане как представителе волеизъявления высших божеств — Неба и хагана. Ярлык, несмотря на свое прозаическое предназначение, оказывается буквально пронизанным сакральным началом: и сам текст,[1054] и, можно предполагать, с точки зрения монголов, сам формуляр.[1055] Последнее предположение возвращает нас вновь к «опыту о даре».

В.М. Крюков на примере Древнего Китая отметил «символическое единство дара: вещь — милость — долголетие (бессмертие)».[1056] Такая взаимосвязь-последовательность тоже просматривается в ярлыках ханов русским митрополитам. Видимо, не только князья преподносили дары ханам, но и церковные иерархи.[1057] В получаемых же ими ярлыках-дарах обязательно напоминалось о необходимости молить бога за жизнь хана. Хан имманентно должен был присутствовать в церковной службе.[1058]

Далее, говоря о сакральности «материальной» основы ярлыков, надо указать на «печать»-тамгу[1059] — обязательный компонент их заключительной части. Тамги составляли «один из неотъемлемых внешних элементов в посланиях», так как имели «большое государственное значение», — пишет С. Закиров.[1060] Важность этой детали следует и из обозначения самой тамги и ее цвета в ярлыках.[1061] Ученые уже давно обратили внимание на семантику цвета тамг. Так, В.В. Григорьев писал, что «золотые (тамги) по достоинству считались ниже красных или алых, которые одни были собственно государственными печатями, употреблявшимися для скрепления важного содержания бумаг». Синие же «прикреплялись, по-видимому, к бумагам менее важного содержания, заключавшим в себе не общие государственные распоряжения, а какие-либо частные приказы ханов».[1062] М.А. Усманов оспорил наблюдения В.В. Григорьева, сделав вывод «о перворазрядности нишанов золотого и синего цветов.[1063] Подобные тамги, — замечает он, — следовательно, прилагались к наиболее важным документам — эдиктам и торжественным заявлениям от имени государства».[1064]