Руны Вещего Олега

Божедар остановился у одинокого гончара, чья малоухоженная избушка приютилась над крутым склоном оврага. Семья старика погибла при сильном наводнении, а он жив остался только потому, что возил тогда свои горшки по окрестным глухим весям. Старик был тих и нелюбопытен, горшки он ещё кое-как делал, но медякам за постой обрадовался весьма, потому как ему уже трудно было работать. Место малолюдное, да и уйти в случае чего можно оврагом незаметно.

Рано утром трапезит покинул своё простое ложе и тихо ушёл вдоль оврага. Спустившись вниз, он незаметно пробрался к тем памятным местам, где Дивоока-Артемида нашла его, бесчувственного, после неудачной засады на папских легатов. Подстелив на сырую от утренней росы траву плащ, он прилёг в кустах, намереваясь дождаться, а вдруг дева опять пригонит на это пастбище своих коров и он увидит её… Когда вдали раздалось мычание, у Божедара так бешено заколотилось сердце, что он, даже не зная, кто идёт, позорно бежал, боясь быть разоблачённым.

«Что ты скажешь ей? – спрашивал он сам себя, до боли закусывая уста. – Ушёл тогда не прощаясь, ничего не пообещав… Может, и вовсе расскажешь ей, что ты церковный трапезит и в любой миг опять исчезнешь без всякой надежды?»

Однако неумолимая сила продолжала тянуть Божедара, и он, не выдержав, через пару дней пришёл снова. На сей раз издали он узрел волшебную деву и едва сдержался, чтоб не окликнуть её и не побежать к ней самому.

Почти всю ночь он провёл в душевных терзаниях. «А может, она уже мужняя жена? – вдруг возник резонный вопрос. – Столько времени прошло…»

Следующим вечером он пробрался к самому подворью через огород и затаился в кустах смородины, чтобы понять, вышла ли она замуж. Ведь если так, то ему следовало просто забыть сюда дорогу.

Попытка едва не закончилась провалом. Пёс, лохматый и чёрный, которого на ночь отпускали с привязи, почуял движение в кустах и с лаем ринулся прямо к незваному гостю. Божедар уже готов был сорваться с места и опять спасаться бегством, но вдруг вспомнил имя пса и тихо позвал его. Пёс озадаченно остановился, наклонил большую голову и, тоже узнав того, кого охранял по ночам во дворе, радостно бросился к нему, стараясь лизнуть своим большим языком горячие ланита и чело.

– Прохвост, чего там? – недовольно спросил отец Дивооки, потому что семья уже усаживалась за грубо сколоченный стол под сенью большой старой груши.

– Да целый день на привязи сидел, вот от радости ежей или лис гоняет, – ответила хлопотавшая у стола мать, а Дивоока замерла, чутко прислушиваясь к возне пса. Но тот вскоре вернулся, радостно виляя хвостом, что все восприняли как просьбу получить что-то с вечернего стола.

Более трапезит не приближался ко двору, но пару раз издали сопроводил Дивооку на торжище и очень переживал, когда молодые мужчины останавливались, чтобы поговорить с ней. Душа его разрывалась на части, голова болела, и даже крепкое тренированное сердце от постоянного напряжения стало неприятно ныть. Что делать? Желанная Дивоока-Артемида теперь не за морями и реками, а совсем рядом, и она свободна, но подойти к ней он не может! Уйти, исчезнуть раз и навсегда он тоже не может! И никакого дела, которое бы целиком захватило его, тоже нет.

«Но ведь так живут многие, те же охоронцы купеческих караванов или наёмные воины, жёны которых остаются здесь, в Киеве, ждут своих мужей и радуются, когда те возвращаются из дальних походов, – убеждал сам себя Божедар. И тут же одёргивал себя: – Не лги, как несчастный раб, ты ведь знаешь, что придёт весть от Панфилоса, может, сегодня, может, завтра, может, через год, и ты будешь делать то, что прикажут, не лги! Какая жена? Разве что продажные девы, которые вьются вокруг Устойчивого, – вот твой удел!» – жёстко корил он себя, ещё более растравляя душевную рану.

Так в мучениях и борьбе с самим собой прошло две седмицы. Исхудавший и осунувшийся, Божедар мрачно побрёл к тому купцу, с которым они пришли в Киев. Всё, надо уйти, хотя бы на время, иначе он не выдержит!

Купец обрадовался охоронцу, потом, подумав и взвесив что-то в уме, предложил воину прийти через два дня. А когда Божедар пришёл в означенное время, то узрел ещё одного человека, добротно одетого, при оружии. Человек сей был наружности богатырской, статен и широк в плечах. Голубые глаза источали уверенную силу. По возрасту был он немолод, но силён и собран. Внимательный взгляд трапезита отметил, что сей человек был ранен в шуйцу, держал её осторожно и мял в ней кожаный мячик, набитый чем-то упругим, скорее всего конским волосом. Над десной бровью старый шрам, и око глядит чуть в сторону. По выговору и поведению грек сразу определил, что сей муж из варягов. Их-то как раз он знал хорошо, привычки, манеру боя, не раз боролся с императорскими гвардейцами, удивлялся, как щедро они делились с тем, кто им понравился, своими излюбленными приёмами схватки, тогда как греческие и восточные мастера старались свои секреты держать при себе.