Руны Вещего Олега

Князь с непонятным волнением в могучей груди смерил взором юношу с прямым взглядом карих, как у Велины, очей, да и станом, и обликом он был разительно схож с матерью. На вид ему было лет семнадцать.

По донесениям изведывательской службы в Нов-граде, Ольг знал, как ведёт себя в Изборской ссылке и чем занимается жена зачинщика новгородского восстания Вадима, что она родила второго ребёнка. Однако новости о Велине и её детях приходили всё реже, потому как более ни в каких сомнительных делах она не участвовала. Со временем воевода почти забыл свою первую любовь, особенно после того, как понял: то была не любовь, а ослепление. После того как пришёл в Киев, и не вспомнил ни разу. И вот вдруг весть: «Приехал сын!» Заныла в сердце старая рана, а ведь казалось, всё забыто навсегда. Из крепкого сундука памяти, подобно залежавшимся пёстрым платкам, тотчас возникло последнее прощание с любимой перед отплытием с Лодинбьёрном на его «Медведе» и по возвращении горькая весть матери о замужестве Велины. Мелькнула кровавая рубка с мятежниками во дворе Новгородского посадника и смертельно уставшая сестра Ефанда, уснувшая на его плече. Сумасшедшая страстная ночь с Велиной и соткавшийся из тумана кельтский крест над предрассветной водой. Всё вновь ожило в бездонной памяти изведывателя и князя Руси. И вот опять глядят на него глубокие очи Велины, а Ольг в самом деле не ведает, признать ли сего юношу сыном. Князь на миг задумался, глядя одновременно на стоящего пред ним Олега и куда-то далече, в прошлое. «А вообще-то какая разница – мой это сын или нет, коли прислала Велина, знать, ответ за него держать надобно. Он-то в наших ошибках невиновен, коли считает, что сын мой, так и решать тут нечего».

– Ну, здрав будь, сыне! – Ольг подошёл к молодцу и крепко его обнял.

Вечером князь появился в тереме вместе с сыном. Ефанда поглядела на него своим пытливым взором и пригласила мужчин за стол.

– Что, сестрица, – спросил Ольг, когда юноша отправился отдыхать в приготовленную для него горницу и они остались одни, – узрела что в судьбе Олега-младшего?

Но Ефанда лишь неопределённо передёрнула плечами.

– Ничего я не узрела, с чего ты взял?

– Ну, нет так нет, – с лёгкой досадой пробормотал Ольг, зная, что если сестра не желает, то всё одно не скажет.

– Пусть твой сын, а мой, выходит, племянник подружится с Игорем, – молвила она через некоторое время, как бы между прочим.

Князь Ольг исподволь присматривался к сыну, пытаясь подметить в поведении младшего свои собственные черты и привычки, и когда находил их, то тихая радость тёплой волной растекалась из глубин души по всему телу и разуму. А каждая промашка и оплошность отзывались внутри щемящей болью. Что было отрадно, у Олега-младшего не замечалось материнской хитрости и скрытности. Юноша быстро схватывал и то, чему его учили старые воины, и то, во что старался посвятить отец. «Моя косточка, – довольно рёк про себя князь, – я ведь тоже всему в молодости быстро учился, что железному делу, что лодейному, что воинскому, жаль, отец не дожил до сего времени, порадовался бы на внука».

Сам же молодой Олег, будто скакун, вырвавшийся из тесной конюшни на вольный простор, летел вперёд, широко открыв очи и раздувая чуткие ноздри, жадно хватал пьянящий дух неожиданной свободы и чуял в себе немереные силы. Воинская наука не была для него в тягость – Клаус приучил его терпеть всяческие лишения. По сравнению с летами, когда рядом был постоянно измывающийся над ним старший брат и вечно сетующая на судьбу мать, любые нынешние трудности казались пустяками. Главное, князь принял его как сына. Сам же Олег подружился с Игорем и, теперь уже по праву старшего, ревностно оберегал княжича, а старый Клаус давал наставления им обоим.

Лета 6390–6391 (882–883), Константинополь – Киев

Устойчивый вернулся только осенью, с последними караванами. Под стать ветреной и невесёлой погоде, что всё чаще срывала сварливую злость на обитателях Константинополиса, полнотелый трапезит был непривычно хмур и немногословен. Часто где-то пропадал. Зимой его ложе в келье почти пустовало, видно, что он занимался другими делами.

Как-то уже по весне он пришёл в беседку, где Божедар следил за тем, как ученики метали ножи в толстую деревянную опору, поддерживающую кровлю, и молча сел в плетёное кресло. Один из учеников, которому Устойчивый в своё время дал имя Мутный, только покосился на него и продолжал занятие. Когда ножи летели не туда, Мутный не смущался весёлых насмешек сотоварищей, а лишь хмыкал и упражнялся снова и снова. Послышались глухие звуки деревянной доски, созывавшей братию на обед. Изведыватели, накинув свои тёмные длиннополые одеяния, потянулись к калитке. Мутный сложил метательные ножи на столе в беседке и поспешил за всеми.

– А что, брат Божедар, – произнёс Устойчивый как бы невзначай, – поехал бы ты ещё раз в Киев?

– Я воин Господа Всевышнего, должен быть там, где прикажут, – неопределённо передёрнул плечами атлет, не поднимая глаз.