Руны Вещего Олега

– Благодарю. – Митрополит опустил на лаву своё крепкое тело и тут же заговорил уверенно и веско. – Князь Аскольд, упокой, Господи, его душу, – перекрестился священнослужитель, – заключил с императором Василием договор, скреплённый клятвой. Империю и Русь теперь связывают торговые и многие другие отношения, от которых зависит благополучие людей, как в Киеве, так и в Константинополе. – Священник умолк на несколько мгновений, то ли давая собеседнику время уразуметь его слова, то ли просто по привычке растолковывать свои мысли, как Священное Писание. – Все мы ходим под Богом, – вздохнул он, – меняются наши императоры, меняются ваши князья. Однако каждый правитель должен поддерживать устоявшийся порядок и создавать добрые условия как торговым людям, которые обеспечивают достаток казны каждого государства, так и пастырям, пекущимся о душах людей, неся им добро и просвещение.

– Погоди, митрополит, ваших византийских купцов, по-моему, никто не обижает, о чём речь-то, да и при чём твоя церковная ипостась к торгу, не разумею?

– Как же не обижает? – возмутился митрополит. – Люд киевский окружил Греческий двор, у многих в руках палки и вилы, грозятся ворота разбить. Волей божьей прошу тебя не допустить кровопролития, князь! Эти люди разогнали наших священников, отца Серафимия и вовсе с колокольни сбросили, и он разбился насмерть, а теперь требуют меня с епископами выдать, чтоб перевешать нас на дубах! – строго, как на проповеди, молвил Михаил.

– Ты верно заметил, сбросили его люди киевские, а не мои дружинники, кои о твоём Серафимии и слухом не слыхивали. Ваша вина в том, что вы сами киян против себя озлобили, – сурово оборвал его князь.

И митрополит, будучи опытным в общении с разным людом – от простых воинов и огнищан до князей и патриархов, – почуял в сих словах решимость и силу и несколько умерил свой напор, сжавшись внутренне, хотя внешне остался почти так же спокоен.

– Возможно, в деяниях князя Аскольда была излишняя поспешность в стремлении просветить свой народ, но это его провина, а не пастырей Христовых, за то он пред Всевышним ответ держать будет, но я о другом. Я хотел сказать, что многие люди на Руси чистосердечно окрестились и приняли истинную веру Христову. Да и те, которые в Киев приезжают – торговцы, охоронцы, их помощники, – все они нуждаются в слове пастырей своих и должны иметь место для молитв. Потому прошу твоего позволения, князь Киевский, дать возможность нашим купцам торг вести как прежде, а священникам нести службу свою перед паствой и Богом Всевышним. А наша церковь разрушена…

Ольг, продолжая глядеть на Сирина пристальным взором, отвечал:

– Ко всяким богам на Руси исстари уважение воспитано, потому в Киеве и в любом граде русском всяк народ без помех свою веру и обычаи справлять волен. Однако чтоб силой в свою веру обращать? Такого никогда на Руси не бывало, а вы, византийцы, сей закон преступили, и нечего свою вину на мёртвого Скальда перекладывать! Вот оттого вашу храмину-то по брёвнышкам и раскатали! – ещё более сурово отвечал князь.

– Но ведь ваши купцы и прочие люди торговые в чужих краях, в том же граде Константина, пребывают в силу ремесла своего… Они ведь тоже своим богам молятся, и никто им в том не препятствует…

– Вот с того бы и начинал, Михаил, – уже менее грозно молвил Ольг. – Коли вы нашим людям в Царьграде позволите капище поставить, так и мы в Киеве решим с вашей церковью, а по-другому не бывать! – решительно заключил князь.

На следующий день митрополит Сирин был разбужен молчаливым монахом-прислужником необычно рано. Владыка имел привычку допоздна читать священные книги, потом записывать наставления епископам своей новой митрополии и те вопросы, которые требовали участия в их решении самого князя россов Аскольда. Оттого пробуждался поздно, когда солнце уже вовсю сияло над деревянным градом.