Румынская повесть 20-х — 30-х годов

— А я, барышня, больше ничего и не скажу, раз вы мне не верите, да ведь разве не так? Что?! Разве болит у него душа, когда я плачу? Нет! А тогда…

— Войка, я тебе не верю. Ты любишь его, а он тебя.

— Барышня, да ведь раньше я на него, как на икону, глядела; а теперь, как увижу, что он горюет, говорю себе: «Так тебе и надо! Пусть тебе больно будет…» Вот как! А то сижу одна-одинешенька, плачу, слезами заливаюсь! Плачу, а сама-то и думаю: вот, чем я была и чем стала! А на душе-то у меня камень, тяжелый, как мельничный жернов… И давит этот камень, уж как давит. Потому и работа у меня не так, как прежде, спорится. Не могу, трудно! А все потому, что любовь из моей души ушла. Раньше все мне было нипочем! Работала, как мужик, и усталости не знала… Вот как!.. Пойдемте-ка, барышня, в сад, посидим в тени, вспомним, что нынче праздник… Думитру говорил, что как-нибудь отвезет вас ночью на телеге туда, где сено убирают. Дорогу-то нам луна освещать будет. Я тоже поеду… Как раз в полночь мы…

Выстрел из ружья и голос Марии из сада:

— Тетя Войка!.. Сюда, скорее, свинью убили!

Войка встала, выпрямилась во весь рост, напряженно вглядываясь. И сказала только: «Подумайте!!»

Торопливо вышла на крыльцо и, встряхнув Думитру, который спал под навесом, крикнула:

— Эй, Думитру! Скорее! Вставай! Слышишь?

— Что такое?

— Слышишь?! Свинья! Убили! Скорее! Ступай!

И, схватив жердь, решительно двинулась в сторону сада, не дожидаясь Думитру и не слушая его.

Отовсюду слышалось: «Тетя Войка! Дядя Думитру!»

Думитру встал, нахлобучил шапку и поспешно отправился в сад. Наступила тишина. Спустя некоторое время послышался голос Войки, в нем чувствовалась ярость:

— Нет, подумать только! Убить свинью!.. Она шестьдесят золотых стоит!.. За то, что рыла картошку! Подумать только! Я ее вырастила, выкормила! Подумать только! — Войка возвращалась из сада, с трудом волоча за собой свинью. Мария следовала за ней. Станка, держа Иона за руку, смеясь, замыкала шествие.

У ворот, где уже собрались соседи, Войка остановилась, опустила свинью на землю и села рядом с ней, чтобы узнать, жива она или нет, и, обращаясь к соседям, стала рассказывать со слезами на глазах, жалуясь и ругаясь, все, что случилось. Женщины крестились, мужчины, окружив Думитру, советовали отдать убийцу под суд. Дети, сидя на земле, спокойно ели вареную кукурузу.

XXVI

Время уже перевалило за полдень. Я спала. Меня разбудил чей-то крик. Я прислушалась: кричал мужчина, одновременно слышался приглушенный визг, отчаянный, безумный. Я выбежала из комнаты, задохнулась от ужаса, набросилась на Войку, схватила за платье и оттащила ее в сторону:

— Ты с ума сошла! Отпусти ее! Отпусти, а то я тебя ударю! Отпусти!..

И, схватив стул, замахнулась на нее. Войка увернулась, яростно крича:

— Ух, упустила!

Собака Флоари, жалобно скуля и повизгивая, уползала со двора, ее задние ноги волочились по земле, оставляя за собой кровавый след. Если бы я не прибежала, она бы убила собаку! Она зажала ее в дверях и стала дико избивать…

Я рыдала от ужаса и отвращения. Я была потрясена до глубины души.

Войка пришла в себя и попыталась меня успокоить. Теперь она, вероятно, понимала, что сделала.

— Барышня, голубушка, да что же это? Что вы, как маленькая? Ну, не плачьте, ничего с ней не случилось! Завтра опять сюда придет!.. Хотите воды? Выйдем во двор! Никогда больше не буду ее бить… Вот ей-богу! Черт бы побрал эту собаку!.. Вы так заболеете! Пойдем, выйдем во двор… Слышите? Так убиваться из-за собаки!.. Что, я ее убила?

XXVII

— Барышня, наденьте шляпу!

— Зачем, Войка? Без шляпы легче, солнца-то ведь нет.

— Наденьте! Очень вас прошу. В кои-то веки идете со мной на хору. Да меня бабы засмеют, коли вы шляпу не наденете. Станут говорить: да разве это барышня? Даже шляпы не носит. А я этого не хочу. Я-то ведь знаю, кто вы. Наденете?

Я отвечала, смеясь:

— Ладно, надену, если тебе так хочется.

— И во время хоры не снимайте.

— Хорошо, Войка, пусть будет по-твоему.

— Ну, вот и хорошо, моя красавица.

Она ушла.

Я чувствовала себя так, как, вероятно, чувствует себя щенок в попоне, когда хозяйка выводит его на прогулку.

Через минуту Войка вернулась и робко сказала:

— Хочу вас попросить: дайте мне чуток пудры для лица. А то оно у меня красное, как герань. О-ох, как от вас хорошо пахнет!

Она не решилась попросить у меня духи, но, когда я предложила ей подушиться, обрадовалась и несколько раз поцеловала мне руку.

— Ну, вот… Барышня, а Иона-то я вперед отправила с отцом.

— Почему?

— Да так… Стыдно мне.

— Почему?

— Да ведь не мой он… боюсь, бабы надо мной смеяться будут. В прошлое воскресенье собрались они вокруг меня, ну, будто я цыган с медведем, что плясать умеет. Правда… И почему я не мужик? Все хорошее — все им. Что ни сделают, никто им ничего не скажет. Он приводит в дом сына от чужой женщины, а я расплачиваюсь.

Она помолчала, потом задумчиво спросила:

— А в городе тоже так?

— Да, пожалуй, так же!

— Правда? А я-то думала… Ну, пойдем.

*