Розы и тернии

– Чай, видишь, плат! В подарочек тебе… Купил! Бери, бери, лебедушка моя!

– Ты подгулявши, Микита?

– Так, маленечко… Бери плат-то.

Лицо Любы покраснело от удовольствия, когда она взяла от Никиты платок и повязала свою голову.

– Что за раскрасавица-девица! – воскликнул парень.

– Спасибо, родной, за подарочек! Пойду к обедне в праздник, надену его, – все мои подруги от зависти позеленеют! Что за плат! Ишь, разводы-то какие на нем! – говорила Люба, сняв платок с головы и разглядывая его.

– Носи, носи, лебедушка! Вспоминай Микитку своего!.. – сказал, обнимая девушку, Медведь.

– Моего ль милого да не вспомню? Эх ты, сказал тоже! Вот и видать, что хмелен.

– Точно, хмелен малость.

– Где угостился?

– На свои денежки, родная, на свои.

– Откуда добыл? – быстро спросила Люба.

– Ох! Не спрашивай! Потому и напился, что тяжко мне, ест кручина злая сердце ретивое!

На лице Любы выразилось удивление и испуг.

– Украл, что ль? Может, убил да ограбил? – вскричала она.

Никита замотал отрицательно головой, пробурчал:

– Нет, не то совсем! – и вдруг залился пьяными слезами. – Тяжко мне, тяжко! – завопил он, ударяя себя в грудь. – Где ты, воля моя, волюшка? Прогулял я тебя, непутевый! О-ох, горе мое горькое!

– Толком говори! Откуда денег взял? – с сердцем промолвила Люба.

– Говорю, с волюшкой своей расстался! Продал ее! В кабалу пошел за четыре рубля! Да!

Глаза девушки расширились от ужаса.

– В кабалу?

– Да… К князю Фоме Фомичу Щербинину. Тяжко мне, зазнобушка моя, приласкай меня, горемычного, отгони тоску мою лютую!

Она с гневом оттолкнула его:

– Прочь, холоп!

– Чего ты, Любаша? – опешил тот.

Люба молча кинула ему подаренный платок:

– Получи свое добро!

– Да что же это?

– А то это, – вся дрожа от гнева, заговорила девушка, – что не водить мне дружбы с холопом! Лучше быть подругой татя, грабителя дорожного, чем с подлым рабом целоваться-миловаться! Никогда я полюбовницей быть не хотела, думала женой стать законною, не иначе, а теперь всему конец! Ни женой, ни полюбовницей твоей не бывать!

– Господи! Люба! Любаша! Да за что осерчала? Ведь мое холопство к тебе не пристанет? – бормотал Никита.

– Ах, пристанет! Али не ведомо тебе, что жена раба по мужу рабыней становится?[16] Не знаешь этого? А я холопкой век не буду!

Она быстро отошла от него.

– Люба! Голубка! – кинулся следом за нею Никита, с которого от потрясения разом соскочил весь хмель. – Не уходи! Не покидай! Прости!.. Нужда заставила, видит Бог! Матери хотел помочь… Любаша! Лебедь! Лебедь! Зазнобушка моя! Я выйду из холопов, кину назад деньги им… У меня есть остаток, дополню еще и отдам четыре рубля… Люба! Милая! Не беги от меня!

Девушка обернулась, не останавливаясь, и промолвила:

– Не хочу милым своим иметь холопа! Выйди из кабалы, тогда иной сказ.

– Тогда опять люб стану?

– Да. Да не выйти тебе из кабалы – продал себя навек!

– Выйду, Люба! Как ни на есть, а выйду! Милая! Обожди маленько, дай взглянуть на тебя, дай до ручки твоей губами коснуться!

– Обожди до той поры, пока вольным станешь! – насмешливо проговорила Люба и бегом пустилась от несчастного парня.

А Никита постоял, посмотрел вокруг себя растерянным, помутившимся взглядом, потом подбежал к валявшемуся на земле красному платку, поднял и швырнул его в реку.

«И самому разве следом? – мелькнуло в голове у Никиты, но эта мысль тотчас же сменилась другой: – Пойду, отдам деньги остатние, умолю боярина отпустить меня на волю!»

* * *

На другой день, поутру, когда князь Фома Фомич, собираясь уехать со двора, садился на коня у своего крыльца, Никита пробился сквозь толпу княжеских челядинцев, кинулся в ноги господина и обратился к нему с просьбою:

– Смилуйся, князь-боярин!

– А! Новый кабальный! Что тебе! – спросил Фома Фомич.

– Смилуйся! Отпусти на волю!

– Что?! На волю?! – изумился князь.

– Да! Вот два рубля… Еще два добуду, принесу… Ей-ей, принесу! Порушь кабалу, пусти на волю!

– Ха-ха-ха! – раскатисто рассмеялся князь. – Вот дурак холоп! Да разве ты того не знаешь, что принеси ты и все четыре сейчас, все равно не быть тебе на воле?

– Как так?!

– Уж скажу тебе, дурню, то, что ныне мальцу всякому ведомо… Чай, и вы все знаете, – кинул он остальным холопям, – об указе царя блаженной памяти Феодора Иоанновича?

– Как не знать! Все знаем! – гаркнули те.

– Один, значит, олух выискался такой. Ну, слушай в оба! Царь Феодор Иоаннович указ дал[17], чтобы все холопы кабальные служили своему господину до дней его, господина их, скончания. Буде и уплатят долг – все равно должны служить. Зато, коли боярин их помрет, так кабальные без всяких уплат на волю уходят… Ну а я еще помирать не собираюсь скоро, так тебе придется изрядно послужить!

– Я не знал сего, видит Бог! Князь-боярин! Милостивец! Освободи!..

– Э! полно, дурак! Надоел! Пошел прочь!

– Князь, батюшка!

– Дайте-ка ему по загривку хорошенько, молодчики! – крикнул Фома Фомич и, стегнув коня, поехал к воротам.