Rossija (reload game)

— А кто он таков? — спросил князь. — А то у нас… ну то есть в Новгородчине… всяко-разное болтают… — Слухи о творящемся в Москве чем дальше, тем больше приобретали оттенок фантастический, страшный. БОльшую часть он спокойно пропускал мимо ушей, списывая на пропаганду военного времени (ну не может же такого быть, в самом-то деле!..), но совсем-то уж дыма без огня не бывает!

Шибанов помолчал. Опрокинул стопку, заел редькою.

— Темная личность… — наконец высказался он.

— А другие, двое, выходит — светлые? — ухмыльнулся князь, указывая на свою чарку: давай, мол.

— Э нет, брат, — покачал головою Шибанов, — тут темнота совсем другая… Откуда он взялся — никому толком не ведомо. Якобы православный воевода, господарь по-тамошнему, откуда-то из унгрских земель; звать — Влад, прозывать — Цепеш; это всё — с его слов, поди проверь… У нас тут перекинулся из Влада во Владимира… Владимир Владимирович Цепень, стало быть нынче, официально. В верха он взошел круто, можно сказать — взлетел. Болтают, — тут он понизил голос, — будто на первых порах его продвигали Сильвестр с Адашевым, а он взамен устроил для них малокровие Ефросинье: та прежний-то Совет держала в ежовых рукавицах, не забалуешь.

— Ага! — прервал Серебряный. — Ага… — повторил он. Смысл происшествия с кромешниками и скоморохами в трактире на Пятницкой начал, похоже, проясняться. — Слушай, я тут слыхал похабель про это. И было там про какую-то трубочку. Это чего?

— Есть у него трубочка железная, — подтвердил Василий. — Он ее на поясе носит, открыто. Чтоб помнили.

— А… зачем? — не отставал князь.

Шибанов посмотрел на него странно.

— Брезгует, — наконец вымолвил он. — Говорит, иные моются редко, оттого вкус не тот. Вот он, значит, трубочку ту в жилу и вструмляет.

— И чего? — Серебряный всё никак не мог понять.

— И пьет, — спокойно сказал Шибанов; опрокинул и захрустел редькой.

Серебряный опешил.

— Нет, ты постой, погоди… — забормотал он. — Я-то думал, они так, пугают… Про Ефросинью сказывали, что ее ядом извели… А оно вон как? Так он что, УПЫРЬ?

— Упырь, вестимо, — Шибанов кивнул, будто говоря самое обыкновенное. — И не он один. Вона, за дверью — кто сидит-то, по-твоему? Неужто сам не ощутил?

Новость никак не укладывалась в голове князя. Что от кромешников прямо-таки за версту несло чем-то нечистым, он и сам чуял. Задумывался он и о каком-то скверном колдовстве. Но вот чтобы прям так — это было немного чересчур…

Для начала князь плеснул себе водки и накатил, чисто чтоб привести мозги в порядок. Откашлялся, утер рот рукавом и, обретя под собою некую мысленную твердь — «Не, может, просто пугают шутейно, а?», — задал контрольный вопрос:

— Так, постой. Но как же тогда этот Владимир Владимирович в церковь ходит? Или… не ходит?

— Отчего же, ходит и на службах стоит, — пожав плечами, откликнулся Шибанов. — В основном ночью, правда. И нельзя сказать, что «креста на нем нет»; вполне себе наличествует — златой, с красным каменьем. Андрей Михалыч с ним на ночных моленьях стаивал, и говорит — не заметил отступлений. Я тебе больше скажу: он и на Крещенье в прорубь окунается! Ночью, при факелах…

— Ну, вот!

— Что — вот?

Некоторое время они испытующе глядели друг на дружку, и тут Серебряный ощутил вдруг настоящий страх — пробежавший ледяным ручейком меж лопаток.

— Ладно, — пробормотал он. — А что, Пимен с Годуновым, стоя с тем рядышком на молебнах и выпивая в застольях, малокровия не боятся?

— Насчет Пимена не ведаю. А вот Годунов — этот опасается, но не боится, скажем так. Его собственная Служба — Особая контрразведка — будет всяко покруче Ночного дозора.

— Ага. Значит у вас тут три силы, — и Серебряный не вполне трезвым движением загнул три пальца, от мизинца к среднему. — Годуновские особисты, пименовские благочинники, ну и кромешники отдельно… А вот послушай, — вспомнил он (подальше, подальше от этих потусторонних кошмаров!..), — я тут на рынке был, и такое видел… — и он пересказал случившееся давеча.

Шибанов, пока он рассказывал, еще пару раз угостился водочкой и даже не закусил.