Читаем Россия бунташного века: cкандалы, интриги, расследования полностью

Новое Уложение меняет положение монастыря: «Патриарху и митрополитом и архиепископом и епископом, и в монастыри ни у кого родовых и выслуженных и купленных вотчин не покупати, и в заклад не имати, и за собою не держати, и по души в вечный поминок не имати никоторыми делы» — монастырь больше не может приобретать земельные владения. Дальше — хуже. В 1649 г. Новгородскую митрополию возглавляет Никон, начинающий поучать монахов: из какой муки им печь просфоры, как вести себя с ссыльными. Он отписывает от Соловецкого монастыря вотчины в свою пользу, пользуется монастырской казной и библиотекой. Почему Никон так «придирался» к монастырю?

Никон, как мы помним, учился у Елеазара в Анзерской пустыни (Анзер — один из островов Соловецкого архипелага, именно туда уходили наиболее аскетичные монахи). Быт в Соловецком монастыре был намного богаче и раздражал Никона, выросшего как духовное лицо в Анзерском ските.

С другой стороны, Никон считал важным реогранизовать церковь и добиться жесткого подчинения в рамках церковной иерархии. С этой точки зрения автономный монастырь с неподчиняющимися патриаршим указам монахами был опасным противником.

И вот представьте: монастырь с богатой библиотекой, книгописной мастерской и с прекрасно образованными монахами, разбирающимися в вопросах богослужения, ведущих идеологические дискуссии, должен изменить обряд и исправить книги.

В монастыре возникает несколько произведений, выражающих разные взгляды на проблему. Были и те, кто, подобно Аввакуму, придерживался ортодоксальной позиции, и те, кто не отрицал вдумчивого, последовательного исправления текстов.

С одной стороны, анонимный автор утверждает: «А у прежних християн зело о том велико попечение было, чтоб ни у какова слова, ни у каковы речи не убавить, ни прибавить ни единого слова не давали. От того велик раскол в церкви входит от малого небрежения». С другой — Герасим Фирсов, большой приверженец догматической системы, признает, что в книгах могутбыть неосознанные ошибки, и их необходимо исправить для безупречного служения Господу. Однако такая справа (исправление книг) должна происходить с опорой на две группы критиков текста: одна группа правит, вторая контролирует действия первой.

Тот же Фирсов в сочинении «О сложении перстов десныя руки…» доказывает, почему нельзя менять традицию двуперстия, ведь именно оно напоминает верующему догматы веры, а трехперстие приведет к ереси, давая возможность малограмотному решить, что на кресте была Троица, а Христос обладает одной природой.

И казалось бы, исправили бы по греческим текстам и жили бы себе дальше. Но это был еще и вопрос идеологической изоляции и недоверия к ученым грекам.

<p>Глава 19. Аз, сирый и убогий</p>

Чтобы объяснить такое недоверие к учености, нужно сделать маленький экскурс в XVI в.

После знаменитого письма Филофея о Москве — Третьем Риме (XVI в.) вдруг многие русские книжники начали страдать грамматическим нигилизмом в самом широком смысле термина «грамматика». Если раньше хорошим тоном считалось самоумаление — мол, я, сирый и убогий, умом недалекий, Платона и Аристотеля не читавший, в Афинах не росший, дерзнул своим куцым языком писать о вещах несоизмеримо больших, чем я (притом, что явно человек читал это все, просто такова форма авторского этикета, требующая самоумаления, — людей глупых до книжности не допускали), — то после письма Филофея появляется новый тренд: я, сирый и убогий, сознательно не читал грамматик, философов и прочих, поскольку это «внешняя мудрость» и языческое умствование.

Филофей писал: «Аз селской человек, учился по буквам, а еллинских борзостей на текох, а риторских астроном не читах. Ни с мудрыми философы в беседе не бывал, учюся книгам благодатного закона».

Это предложение стало настолько популярным, что его в качестве примера начали использовать в прописях: «Аще кто ти речет веси ли всю философию и ты ж ему рцы. Еллиньских борзостей не текох ни риторских астроном не читах. Учюся книгам благодатнаго закона аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех» (переводя на современный: если кто тебя спросит, читал ли ты философию, скажи, что читаешь только Библию и сим спасаешь свою душу).

Перейти на страницу:

Все книги серии История и наука Рунета

Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи
Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

XVIII век – самый загадочный и увлекательный период в истории России. Он раскрывает перед нами любопытнейшие и часто неожиданные страницы той славной эпохи, когда стираются грани между спектаклем и самой жизнью, когда все превращается в большой костюмированный бал с его интригами и дворцовыми тайнами. Прослеживаются судьбы целой плеяды героев былых времен, с именами громкими и совершенно забытыми ныне. При этом даже знакомые персонажи – Петр I, Франц Лефорт, Александр Меншиков, Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна, Екатерина II, Иван Шувалов, Павел I – показаны как дерзкие законодатели новой моды и новой формы поведения. Петр Великий пытался ввести европейский образ жизни на русской земле. Но приживался он трудно: все выглядело подчас смешно и нелепо. Курьезные свадебные кортежи, которые везли молодую пару на верную смерть в ледяной дом, празднества, обставленные на шутовской манер, – все это отдавало варварством и жестокостью. Почему так происходило, читайте в книге историка и культуролога Льва Бердникова.

Лев Иосифович Бердников

Культурология
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света
Апокалипсис Средневековья. Иероним Босх, Иван Грозный, Конец Света

Эта книга рассказывает о важнейшей, особенно в средневековую эпоху, категории – о Конце света, об ожидании Конца света. Главный герой этой книги, как и основной её образ, – Апокалипсис. Однако что такое Апокалипсис? Как он возник? Каковы его истоки? Почему образ тотального краха стал столь вездесущ и даже привлекателен? Что общего между Откровением Иоанна Богослова, картинами Иеронима Босха и зловещей деятельностью Ивана Грозного? Обращение к трём персонажам, остающимся знаковыми и ныне, позволяет увидеть эволюцию средневековой идеи фикс, одержимости представлением о Конце света. Читатель узнает о том, как Апокалипсис проявлял себя в изобразительном искусстве, архитектуре и непосредственном политическом действе.

Валерия Александровна Косякова , Валерия Косякова

Культурология / Прочее / Изобразительное искусство, фотография

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
1917 год. Распад
1917 год. Распад

Фундаментальный труд российского историка О. Р. Айрапетова об участии Российской империи в Первой мировой войне является попыткой объединить анализ внешней, военной, внутренней и экономической политики Российской империи в 1914–1917 годов (до Февральской революции 1917 г.) с учетом предвоенного периода, особенности которого предопределили развитие и формы внешне– и внутриполитических конфликтов в погибшей в 1917 году стране.В четвертом, заключительном томе "1917. Распад" повествуется о взаимосвязи военных и революционных событий в России начала XX века, анализируются результаты свержения монархии и прихода к власти большевиков, повлиявшие на исход и последствия войны.

Олег Рудольфович Айрапетов

Военная документалистика и аналитика / История / Военная документалистика / Образование и наука / Документальное