Роман с Постскриптумом

Он положил себе жареной картошки, и все женщины, сидевшие в непосредственной близости, наперебой стали предлагать ему кто соленые огурцы, кто селедку, кто любительскую колбасу. Одна толстуха, сидевшая напротив и, видимо, задолго до того «принявшая на грудь», нахально глядя осоловевшими глазами, через стол тянула тарелку с салом:

— Влад, сальца с чесночком жахнем? Холодненькое…

— Надя, веди себя прилично, — одернул ее сидящий рядом мужчина.

— Давайте выпьем за ваш талант, чтоб у вас все роли были главными, чтобы вас все любили и вы были здоровы! — предложила хозяйка дома.

— И чтоб не зазнавался и был таким простым, — громко добавила Надя.

Вот таким бандитским образом выгоняли людей из их домов

— Спасибо, спасибо большое, — поблагодарил Дворжецкий. И мне опять: — Ты за это тоже не выпьешь?

— А вы почему сало не взяли? — неожиданно, сама поразившись своей дерзости, спросила я. — Знаете, я сейчас пойду, я плохо спала прошлой ночью.

— Я тоже пойду. Не ожидал, что будет так много народу. Им и без нас будет весело. Выходи после меня минуты через две.

Он поднялся и пару раз провел рукой по карманам. Было полное ощущение, что он ищет зажигалку или спички. И, не оборачиваясь на слова «у нас за столом курят», вышел в коридор.

Через пару минут я тоже поднялась. В прихожей он стоял в окружении трех женщин. На голове у него уже была надета шапка, а его пальто крепко держала невесть откуда появившаяся толстая Надя.

— Нет, не уйдете! — напирая на него своими арбузами, повторяла она.

— Девочки, у нас завтра съемки. Ранняя смена…

— Надька, отдай человеку пальто, — строго приказала хозяйка. — Не видишь, люди уходят?

В этот момент она смотрела на меня.

— А, ну ясно, какая смена! — разочарованно пропела Надька и, уходя, протянула мне пальто Дворжецкого. Он снял с вешалки мое пальто, и мы обменялись нашей одеждой.

На улицу мы вышли молча. Неожиданно Влад сказал:

— Сними шарф с шеи и голову укутай, холодно очень.

— Да нет, у меня волос много, мне тепло.

— А шарф у тебя красивый и вязка интересная. Кто же тебе связал его?

— Сама, — ответила я. — Меня няня в детстве вязать научила, и я, когда есть время и нитки интересные, вяжу быстро.

— Я не понял, бабушка научила?

— Нет, бабушек у меня не было. Няня — она как бабушка.

— А бабушки где? Умерли?

— А бабушки мои были арестованы. Одна из них была персиянка. Ее муж — мой дед Роман — куренной казачьего Кубанского войска, принимавший участие в последнем военном походе царской армии в Персию в 1912 году, — привез оттуда не пленницей, а любимой законной женой. Баловал ее очень, наряжал, как куколку. Семья была с достатком.

Имя ее — Нушами, что с фарси переводится как «счастье», при крещении изменили на русское — Наталия. Родилось у них трое детей. Моя будущая мама была последней.

А тут и революционеры появились. И в 1927 году похватали всех их как «вражеский элемент», поразбросали зимой по разным подводам и увезли кого куда. Оставили только младшую трехлетнюю девочку. Она и выскочила босиком за матерью. Сбросила Нушами — Наталия со своих ног валенки с увозивших ее саней, когда увидела свою дочку босиком на морозе. И никуда ее не довезли — умерла по дороге от обморожения. Вот таким обернулось ее русское «счастье».

А вторая бабушка была полькой из Плоцка, ее в 1947 году арестовали…

Я рассказывала ему, незнакомому мне человеку, семейные тайны. И не понимала, чем он вызвал мое доверие. И мы шли и шли. И уже прошли гостиницу, и сквер, и безлюдные улицы, и исполком. А я все говорила, а он, этот необычный, похожий на инопланетянина человек, все слушал и слушал.

И вдруг, я резко почувствовала, что замерзла. У меня даже озноб начался. Даже зубы застучали.

— Это не от холода, это от пережитого, — уверенно сказал Влад.

— Но это же не я переживала. Это же они переживали.

— Ты, ты, — без тени сомнения повторил мой собеседник. — Говорил же, водки надо было выпить, — сердито упрекнул он меня.

Слава богу, мы уже торопливо входили в гостиницу.

— Пойдем ко мне, тебе надо отогреться.

Мы поднимались в номер к Владиславу Вацловичу, и он всю дорогу повторял:

— Надо же, полька и персиянка. То-то я чувствую…

Что он чувствует, он не сказал. А я спрашивать не стала. Спросила другое:

— А почему вы меня там Бэмби назвали?

— Когда ты днем ко мне повернулась, у тебя были глаза загнанного олененка. Вот так, Бэмби.

Мы вошли в его номер. Это была комната гораздо больше моей, но ничего особенного. Только просторнее, и письменный стол. На столе, на стульях было много бумаг и книг. Чтобы я села к столу, он снял с него книги. Это были книги фантастов: Брэдбери, Азимов, Станислав Лем…

— Ну что, гордая полячка, водки выпьешь? — насмешливо спрашивал он, наливая только себе.

— Выпью, — ответила я с вызовом.

— Jeszcze Polska nie Zginela!..[3] — провозгласил он по-польски.

— …Kiedy my żyjemy[4], — подхватила я знакомое и опрокинула в себя стопку холодной водки.

Я ожидала, что она будет горькой и жгучей. Приготовилась к неприятным ощущениям. Но она оказалась холодной и даже сладковатой. Совсем, совсем не горькой.