Рок умер – а мы живем

– Что ж, молодец, – продолжал ехидно похваливать Сиба. – А я вот решил жизнь за справедливость отдать. Нет больше сил видеть всю эту мразь вокруг. Оргию. – Выжидающе посмотрел на Чащина, но не дождался реакции. – Мы им не дадим спокойно страну курочить. Мы, бляха, их ушатаем! Нарком, наливай… Меня, – Сиба потянул бороду к Чащину, – прикинь, уже восемнадцать раз вязали, два раза так отхерачили – по неделе кровью ссал. Понял? Но мы… – Сиба сжал кулаки. – Слышал про нас? АКМ?

Конечно, Чащин время от времени видел сюжеты в новостях, где эти или подобные им ребята то горланили на митингах, то отбивались от омоновцев, устраивали лежачую забастовку на площади Революции. Но, чтобы показать, что он не с ними, нисколько им не симпатизирует, скривил губы, мотнул головой:

– Да нет. Я политикой не интересуюсь.

– Зря. – Сиба принял стопку. – Зря. Надо интересоваться, чтоб знать, на какую сторону баррикады встать, когда начнётся. Но, учти, мы не каждого на своей стороне принимать будем.

– Хм… Красиво звучит, грозно. Но, понимаешь… – Чащина затрясло, скулы болезненно повело в сторону. – Понимаешь, Кирилл, ничего не начнётся. Зря пыжишься.

– Начнё-отся… Жалко, Серёги сегодня нет, он бы тебе объяснил. Он умеет.

– Ещё один Серёга? Сплошные Серёги.

– А?

– Так, – отмахнулся Чащин. – Пьём?

Выпили, но уже не так дружно. В соседнем зале зазвучал резкий, агрессивный, усиленный динамиками девичий голос:

– Мы молоды и красивы! Мы учимся, работаем, а не глушим водку, чтобы притупить чувство страха, которое испытывает вся нынешняя политическая элита. Они скоро уйдут. Это вопрос трех-пяти лет. И тогда придём мы!

– Кто эт такая горластая? – нахмурился то ли Льюис, то ли Коба.

– Машка. Дочка этого чмокалы.

– М-м! – Лицо то ли Льюиса, то ли Кобы почернело от ненависти. – Подловить бы её где и опустить по полной. Тварь.

– Э, ты чего, – напомнил Нарком, – дочь за отца не отвечает.

Тут встрял Димыч:

– Парни, а кто это, Серёга?

– Серёга – наш вождь! Его дед революционером был, кстати. Член РСДРП большевиков с девятьсот пятого года!

– И сколько лет ему? – спросил Чащин.

– Серёге? – Сиба на секунду задумался. – Ему двадцать шесть. А что?

– Молодой ещё. Молодым коммунистами интересно быть, вы всю эту хрень плохо помните. Ему, значит, в девяносто первом лет двенадцать было. А ты вообще, Кирилл…

– Что – я?

– Да жалко тебя. Ты под дубинки лезешь, судьбу себе портишь, а за что – не представляешь. Ничего там хорошего не было. И скинули ваш коммунизм поэтому за три дня.

– Погоди-и, – зарычал, распушил бороду Сиба, – ты коммунизм не трогай!

– Ха-ха! Драться полезешь?.. Да, молоде-ец – анархия тебе надоела, теперь новую игрушку нашёл? – И Чащин напел: – Параллельно коммунизму речка алая течёт… [29]

– Не надо мне тут «Гражданку» цитировать. Всё – стёрто, забыто… Ты знаешь вообще, что происходит?! Да по всей Руси!.. Везде чудеса!

– Э, Сиб, – пихнул его локтем Нарком, поймав тревожный взгляд официанта, – потише. Соблюдай.

– Да как! Он ведь… – Сиба свирепо, но и с жалостью смотрел на Чащина. – А ты знаешь, что в Балашихе, в доме одном, портрет Ленина замироточил? У старика, ветерана войны, висел в комнатке, и – капли появились у глаз, аромат пошёл… А в городе… забыл название… попа лишили сана и от церкви отлучили…

– Село Конь-Колодезь Липецкой области, – подсказал Нарком.

– Аха!.. И знаешь за что? Что он памятник Ленину приказал снести. Вот так! Сама церковь теперь за Ленина!..

Чащин следил за каждым движением Сибы, внутренне подсобрался – с психами сталкивался редко.

– За ЦДХ, где памятники стоят, вообще происходит… Над головой Дзержинского, Сталина, остальных – свечение. Понял? Как нимбы! Уже тысячи людей видели, могут доказать. Это ведь знаки. Знаки, что нужно опять…

– Так, Кирилл, извини. – Чащин быстро поднялся, отступил на шаг от стола, вынул из бумажника пятьсот рублей. – Извини, мне пора.

– Не, ты чего? Ты послушай…

– Кстати, Кирилл, родители-то как у тебя? Нормально?

– Родители? – На лице Сибы появилось замешательство. – При чем здесь родители? Я их ненавижу. Черви.

– А ты работаешь?

– Да что за вопросы, бляха?! Никогда я не буду работать на антинародный режим! Никем!

Чащин усмехнулся, готовясь припечатать этого революционера:

– А где ты живёшь? А, Кирилл?

– Там же. Ты помнишь… Да ты сядь…

– Минуту. А где питаешься? Одеваешься? Кто тебе деньги даёт? На что ты эту косуху купил? Беретик?

– Чего?

– Молодец, Кирилл. Это ты у нас хорошо устроился. Удобно. Коммунист. – Чащин положил пятисотку рядом со своей рюмкой, хлопнул Сибу по плечу и пошёл к выходу.

– Дэ-эн! – голос Димыча. – Ты куда? Мне договориться надо, слышь! Важное…

22

Тот осенний день оказался на редкость удачным. Мама потом часто вспоминала его со слезами радости. Но Денис осознал удачность позднее, а тогда, увидев маму во дворе школы, сначала испугался: значит, её зачем-то вызывали – из-за его курения на переменах или из-за трёх двоек подряд по английскому?..

Но мама заулыбалась:

– Всё хорошо, сынок? Здравствуй! Пойдём быстрее! – И даже схватила за руку.