Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Изложение может быть с известной долей риска модернизации истолковано как смутное «предощущение» законов постоянства и кратных отношений. Но несколько осовременивая результат, еще раз напомню, что полусернистой ртути, Hg₂S, как индивидуального соединения, как следует из общеизвестных основ аналитической химии, не существует. Это – конгломерат, смесь киновари HgS и свободной ртути Hg. Смесь, конечно же, не индивидуальное соединение, хотя и принята Бэконом за «химический» индивид[14]. Ошибочное представление об исследуемом веществе, к которому пришел Бэкон опытным путем, привело ученого к верному с нынешней точки зрения теоретическому обобщению. Но почему же все-таки произошла столь счастливая ошибка?

Чтобы ответить на этот вопрос, стоит рассмотреть судьбы атомистики Демокрита в средневековые времена (Зубов, 1965, с. 61–73). Это и есть ближайший контекст «химического» умозрения Бэкона. Демокритовский атомизм, вошедший в средневековое природознание (XII-XIII вв.), вместе с латинизированным и существенно трансформированным Аристотелем, давал себя знать лишь в слабых отголосках, подобно мощному некогда эху, расколотому среди тяжелых замков ранней готики на множество невнятных отзвуков, улавливаемых во вторичных списках средневековых философов. Решающую роль играл морально-этический фактор. Атомизм Демокрита (а вместе с ним и эпикуреизм) был отмечен печатью моральной отверженности. «Апроноэсию» (мир возник из случайных сочетаний атомов, а не по промыслу божьему) – вот что инкриминировало средневековье Демокриту с его атомизмом. На все, что подтверждало этот тезис, было наложено табу, заведомо исключавшее возможность серьезного спора с атомистической доктриной. Недаром Альберт Великий, современник Бэкона, усматривал эпикуреизм в ереси Давида Динанского (XII–XIII в.), развивающего учение о единой материи (с. 64). Хотя Исидор Севильский (VI–VII в.) и принимает атомизм для объяснения молнии и распространения инфекций, Эпикур (IV–III в. до н. э.) и ему отвратителен и чужд. Он – «свинья, валяющаяся в плотской грязи»[15] (с. 67).

Забыт и Лукреций (I в. до н. э.), сформулировавший атомистическую доктрину в серебряном метре «De rerum natura»:

Атомы… лишь слегка изменив сочетанья… порождают
Дерево или огонь (ignis et lignum).
И… так же
При изменении лишь сочетания букв создаются
Разного рода слова, совершенно различного смысла

(1946, 1, I, 911–914).

Можно скорее признать, что имеется множество общих
Тел у различных вещей, – Как в словах одинаковых знаков…

(с. 196–197).

Вместе с тем из того же Лукреция извлекается иное: ато́мность как свойство, сближаемое с Аристотелевым свойством-качеством:

Что, наконец, представляется нам затверделым и плотным,
То состоять из начал крючковатых должно несомненно,
Сцепленных между собой наподобие веток сплетенных

(II, 444–446).

Необъяснимый, казалось бы, парадокс. Демокрита называют, как об этом пишет М. Бертло, «отцом алхимиков», хотя его атомическая теория не найдет места в средневековой доктрине – трансмутации металлов[16]. «В писаниях греческих алхимиков, как и в большинстве средневековых сочинений, нет и речи об атомистической теории вопреки тому, чего следовало бы ожидать. Самый термин атом (individuum – άτομος. – В. Р.), можно сказать, никогда не упоминается ими и во всяком случае никогда не комментируется» (Berthelot, 1885, c. 263). Бертло едва ли прав, говоря, что проникновения атомизма в алхимию «следовало ожидать». В том-то все и дело, что алхимия – особая естественнонаучная и, если хотите, художественная реальность вместе. В отличие от физики, науки «черно-белой», алхимия – искусство, существующее все в спектрах цвета и запаха. Для средневекового сознания немыслимо представить, чтобы из бесцветных, лишенных запаха и плоти частиц складывалось нечто вещественное, да еще красное и пахучее вроде киновари. Ведь и по Лукрецию, сумма неощутимых неощутима. Эта апория не только оставалась неразрешимой, но даже и не рассматривалась в алхимии. Да и проверка чувственных ощущений для физика-оптика и алхимика осуществлялась по-разному. Если алхимик вполне доверял глазу, воспринимающему цвет, то этот же алхимик на другой день, вычерчивая ход отражающихся и преломленных световых лучей, уже не верил глазам своим: глаза на этот раз обращены ведь на небо, а стало быть, к богу.