Рядом со мной (ЛП)

Она смутно припоминает, что видела Уильяма в форме и маске в своей палате сразу после того, как вышла из комы. Тогда он выглядел еще хуже, и она не уверена, было ли это на самом деле или ей просто приснился очень реалистичный сон — один из тех безумных снов, что ей снятся теперь (никто не говорил ей, что кома может иметь такой эффект), и она обычно не помнит свои сны — но может быть, это было на самом деле.

— Не потеряешь, — говорит она, — никогда! Клянусь!

Она совершенно серьезна и искренна, она так надеется, что Уильям ей верит.

— Больше никакого героизма без предупреждения. — Уильям не улыбается и по-прежнему скверно выглядит, но он ей верит. Он сердит и утомлен, и ей хочется взъерошить ему волосы и втащить к себе в койку. Придется ограничиться его рукой.

— Никакой я не герой, — говорит она.

— Но выглядела в этой роли весьма убедительно…

Нет, только не сейчас. Она устала, ей больно, а Уильям выглядит так, будто не спал уже несколько дней. И он сдерживается, потому что она еще слаба, хотя имеет полное право злиться.

В отличие от нее, Уильям помнит всё, и как он ни пытается не подать вида, она видит его затравленные глаза. Тот человек в подвале ранил их обоих — и последнее, чего она хотела, — это видеть, как страдает Уильям.

— Уильям, я… — она не знает, что сказать и как. Как попросить прощения за тот ад, через который ему пришлось пройти по ее вине?

Уильям Мельбурн самый добрый, самый щедрый человек из всех, что она знает. Он уже простил ее. Она просто не уверена, что сама может себя простить.

***

Уильяма нет в палате, когда она просыпается. Ей пришлось объединиться с Эммой, Рут и собственной матерью (нет, серьезно, что ж такое произошло, пока она была в коме?), чтобы убедить его отправиться домой и отоспаться. Но в палате она не одна. С ней дядя, а она слишком слаба и плохо соображает под морфином, чтобы разбираться с ним.

— Что с лицом? — спрашивает она. Она давно собиралась спросить, но до этого момента они с дядей еще не оставались наедине.

— Наткнулся на кулак твоего бойфренда, — отвечает дядя. И улыбается.

Она пытается скрыть улыбку, честно — но накаченное морфином тело не слушается.

— И вполне заслуженно, — добавляет дядя, выдержав паузу.

Виктория хмурится. Если бы только можно было двигаться, не разоряя переплетение трубочек капельниц…

— Я сама вызвалась, — говорит она. Ее ведь и правда никто не заставлял. Дядя просто напомнил ей, кто она такая, но не просил бросаться на амбразуру.

Дядя молчит, и молчание его налито тяжелым свинцом. Виктория, пожалуй, еще никогда не видела его таким — таким разбитым.

— Твой отец был мне как брат, — говорит дядя, и Виктория хочет попросить его не продолжать.

Она знает эту историю, она знает в точности, что произошло, Джон Конрой позаботился об этом много лет назад — она знает и не хочет это слышать.

— Я знаю. Это было давно, — отзывается она. Изнеможение накатывает резкой волной. Неважно, что произошло и почему: она вызвалась быть наживкой, она знала возможный риск, и ничего не изменить, что толку говорить сейчас о том, что случилось с ее отцом.

Быть может, этот разговор между ними должен был состояться много лет назад, а не сейчас, когда она лежит в больничной койке и простое моргание глазами отбирает у нее все силы.

— Я не совершу одну и ту же ошибку дважды, Виктория, — говорит дядя.

Не пожертвую близким человеком во имя высшего блага, не стану наблюдать, как умирает человек, которого я так люблю. Она знает, что именно это хочет сказать дядя, и знает, чего ему стоят эти слова.

— И…

— И я думаю, твой отец очень гордился бы тобой. И я очень горжусь тобой.

Это всё из-за морфина, и потому, что у нее миллион швов на груди, и потому, что она не может пошевелиться, и все, от докторов до медсестер твердят, как ей повезло выжить, как быстро она восстанавливается, быстрее, чем они ожидали, и потому, что она скучает по дому и скучает по отцу, а может это потому, что дядя никогда так прямо не говорил, что он ею гордится — глаза ее наполняются неудержимыми слезами.

— Мне больше не нужно работать на МИ-6? — наконец спрашивает она, более-менее проморгавшись.

— Нет — то есть, возможно, тебя будут время от времени приглашать в качестве консультанта, — отвечает дядя и продолжает, игнорируя то, как она слабо закатывает глаза: — Но Скотланд-Ярду повезло, что ты у них работаешь.

— А Уильям? — спрашивает она. Ясное дело, когда она вернется на работу, они уже не будут напарниками, это неизбежно, но она не допустит, чтобы его карьера пострадала из-за нее.

— А что Уильям? — О, ей слишком хорошо знакомо это притворно-невинное выражение лица.

— Ты же говорил, что…

— Он член нашей семьи, Виктория, — говорит дядя.

Она моргает, осмысливая его слова. Похоже, дядя считает это делом решенным. Уильям член семьи, а значит, он под защитой семьи — он наверняка будет беситься, но сейчас, в этот момент она счастлива.

***