Ревность

— Некоторое время я сидел на кровати, словно впал в ступор. Розу увидел позже, минут через десять. Сначала я позвал ее. Затем заглянул в каждую комнату, вышел в коридор. Никого. И только позже заметил, что балконная дверь приоткрыта. Роза безумно любила моего брата. Она чувствовала, что с Павлом что-то происходит. Он переживает тяжелый эмоциональный кризис. Отсюда ссоры между ними, размолвки… Она говорила: если с Павлом что-то случится, я не переживу. Это была настоящая большая любовь. Господи, я до сих пор не могу поверить в то, что случилось.

Допрос продолжался еще часа полтора, полицейские разными словами формулировали одни и те же вопросы, словно ожидали, что Вадим собьется или начнет противоречить самому себе, и его можно будет подловить на слове и прижать. Наконец лейтенант Блюс Левин отпустил его, предупредив, что следствие только начато, Вадим не должен куда-либо уезжать, не уведомив полицейских. Поднявшись в номер, он принял душ, упал на кровать и уснул глубоким сном праведника.

Телефон зазвонил, Вадим сел на кровати, взглянул на часы. Казалось, он и пяти минут не проспал. А на самом деле почти два часа. На проводе была та же сиделка, с которой он разговаривал утром.

— Вадим, ваш отец… У него случился сердечный приступ. Он умер до приезда врача. А врач… Он сказал, что перезвонит вам через полчаса.

— Господи, — прошептал Вадим. — Господи…

Он дал отбой, вошел в ванную и включил душ. Еще недавно казалось, что это известие он воспримет легко. Но вышло наоборот, на душе почему-то было горько и тоскливо. Он торопил события, он ждал этого известия последние дни и недели, но оказался к нему не готов. По сердцу что-то царапнуло, задело за живое.

Подумалось, что отец был неплохим человеком. Одиноким, замкнутым. После кончины жены ему не с кем было словом переброситься, не с кем поделиться печалями и радостями. У него не осталось близких друзей, а родственники в России — это так, одно название. Двоюродный брат, сестра… Но по существу чужие люди. Отец надеялся увидеть в детях свое продолжение, мечтал понянчить внуков, но ничего не сбылось, а деньги не принесли ни счастья, ни радости. Наследники, слетевшиеся к смертному одру, больше похожи на воронье, чем на людей.

* * *

Девяткин прилетел в Лос-Анджелес в пять вечера. Радченко, встретил его в аэропорту, довез до гостиницы и по дороге выслушал рассказ о московских событиях, трагический и загадочный. Это повествование дополняло и подтверждало информацию, полученную от детектива Питера Брея и от Роберта Милза.

Если сложить воедино всю информацию, можно придти к следующим выводам. Ольга не успела обналичить дорожные чеки, не успела ни с кем встретиться, даже по телефону не поговорила. Получалось, что ее выманили из Америки в Россию только для того, чтобы убить. И выбрали интересное место — дачу старшего брата Павла. Иван Козлов — хозяин антикварной коллекции, которую Ольга надеялась купить, скорее всего, персонаж мифический, его не существует в реальной жизни. Как не существует и антикварной коллекции, однако Ольга была уверена в обратном.

Общая картина более или менее ясна. Однако оставался ряд вопросов, например, откуда Ольга узнала о существовании Козлова? Между ней и продавцом коллекции был посредник, которому она доверяла. Что это за человек?

Если предположить, что все это провернул Вадим Наумов, то вопросов возникает еще больше. Например, как он сумел все так ловко устроить? И еще: каким образом Ольга планировала переправить свои приобретения в Америку, ведь на это нужно официальное разрешение властей. Получить такое разрешение трудно, практически невозможно, по закону антиквариат запрещено вывозить из страны. Эти вопросы ждут ответов.

— Самое трудное — сообщить Джону, что его жена убита, — сказал Радченко. — Даже не представляю, как это сделать.

— Я все скажу сам. А ты переведешь.

Девяткин сам плохо представлял, как лучше выложить трагическое известие, поэтому отложил размышления на потом. По приезде он заперся в номере, и, даже не распаковав чемодан, принял душ. Затем сварил в кофеварке кофе без кофеина, включил кондиционер на полную мощность, занавесил окна плотными шторами и рухнул на кровать.

Сейчас в Москве глубокая ночь, надо вздремнуть хотя бы пару часов, чтобы голова лучше соображала. Уже засыпая, он подумал, что номер в этой недорогой гостинице куда лучше и уютнее его холостяцкой берлоги, пропахшей пылью и табаком, с видом на двухметровый забор, изрисованный похабными рисунками, исписанный неприличными словами, и на диспансер для больных туберкулезом.