Ревность

Около часа Радченко лежал в темноте и старался заснуть. Он увидел, как в узкое пространство между задернутыми шторами начал пробиваться свет зари. Этот свет оказался серым, мертвенным. С ночи побережье накрыли низкие облака. Дождь, который едва накрапывал ночью, под утро разошелся. Радченко задремал и проснулся около семи. Он позвонил в аэропорт Дуглас и спросил, не будет ли отложен по погодным условиям рейс до Лос-Анджелеса. Ему ответили, что самолеты, несмотря на дождь, пока вылетают без задержки.

Он сложил в небольшой чемодан, некоторое время он сидел на стуле, смотрел на стекло, по которому ползли дождевые капли. Радченко думал о том, почему жена глубоким вечером сидит в ресторане с каким-то мужчиной. За день до этого он разговаривал с Галей по телефону. Жена сказала, что погода стоит прекрасная, сын Максим сейчас наигрался и задремал у телевизора.

Ближайшие выходные она с ребенком проведет на даче. В гости обещала приехать Вика, бывшая подруга жены по институту, ныне менеджер крупной пищевой компании. Он спросил: Вика будет одна. Жена ответила: возможно, с ней приедет новый приятель, Дима с этим парнем не знаком. Разумеется, Галя знала заранее о предстоящем походе в ресторан, в этом нет сомнений, — столики в Праге заказывают минимум за неделю. Но не сказала об этом ни слова. Да, необычное времяпрепровождение для замужней женщины, чей муж в отъезде.

Радченко провел ладонью по лицу и подумал, что забыл побриться. Распаковал чемодан, вытащил бритву и некоторое время стоял перед зеркалом в ванной комнате, водил лезвием по лицу пока не порезался.

* * *

Было четверть двенадцатого, когда он постучал в дверь Джона Уолша. Напевая что-то, Джон бродил по номеру от шкафа к открытому чемодану, лежавшему на кровати.

— Что такой грустный? — спросил Уолш.

— Не грустный, — ответил Радченко. — Задумчивый.

Из гостиницы до аэропорта в городе Шарлотт добирались на лимузине старика Наумова. Вылет все-таки задержали почти на час. Радченко и Уолш коротали время, разглядывая высотные дома Шарлота, торчавшие среди плоской равнины и хорошо видные через витрину терминала. И еще военных, солдат и офицеров одной из крупнейших баз армии США, располагавшийся здесь, в Северной Каролине.

Кажется, треть пассажиров, находившихся в аэропорту, служили в Форте Брэг и носили летнюю форму. Солдаты как на подбор были атлетически сложенными парнями, с которыми никому не захочется мериться силой. Радченко от нечего делать стал выглядывать старших офицеров в возрасте от сорока до пятидесяти. И отметил про себя, что мужские фигуры, пожалуй, можно назвать безупречными. Кажется, в них нет ни единой унции жира, не видно толстых задниц, а грудь заметно шире живота. Радченко перебрал в памяти знакомых офицеров из России, вздохнул и с грустью подумал, что у его друзей с пропорциями тела все обстоит хуже, значительно хуже. С точностью до наоборот.

Когда тучи над аэродромом немного разошлись, объявили посадку. Радченко устроился возле иллюминатора, выпил банку содовой и задремал.

Глава 10

Девяткин оказался в травматологическом отделении городской больницу ровно в полдень. Вбежал по лестнице на второй этаж. Издалека была слышен приятный мужской баритон, который выводил лирическую песню. Девяткин прошел по коридору, свернул в полутемный закуток. На встречу поднялись два оперативника в штатском. Здесь звук голоса певца стал ближе, слова трогательной полузабытой песни брали за душу: «Смотри, какое небо звездное, смотри — звезда летит, летит звезда…»

Девяткин спросил, как дела. Старший оперативник доложил, что никаких происшествий за последние шесть часов не было, все спокойно, но голова болит уже с самого утра. Жаркий в палате поет во весь голос. А песен знает — без счета. Запел почти сразу после операции, как только ногу заштопали.

— Жаркий под психа косит, — ответил Девяткин. — Он думает, раз он такой певучий, он в тюрьму не попадет. Мы отправим его в институт судебной психиатрии. Месяца два-три он там отдохнет, затем его выпустят.

Девяткин вошел в палату и попросил еще одного оперативника, скучавшего на стуле, выйти и подышать свежим воздухом. Это была довольно просторная двухместная палата. Одна койка, стоявшая у стены, пустовала. На другой койке, выдвинутой на середину комнаты и привинченной к полу, лежал Антон Жаркий. Его кудри разметались по подушке, он был весел, глаза блестели.

— Здравствуйте, гражданин начальник. Песнями интересуетесь?

— Поешь ты прекрасно, — похвалил Девяткин. — И голос хороший. Это здорово, когда у человека есть талант. Когда песня идет от души, от сердца.

— Спасибо, — Жаркий был искренне обрадован похвалой. — Я где-то две тысячи песен знаю. А то и больше. Самые разные. И народные тоже.

— «Коробочку» помнишь?

— Спеть? — Жаркий откашлялся. — Эх, полным полна коробочка, есть и ситец и парча…

— Нет, не надо, — поморщился Девяткин.