Реверс

Грузно опустившись на край нар, Валера избавился от тесных кроссовок и грязных носков. Пошевелил сопревшими пальцами, испытывая облегчение от копеечного послабления. Впервые за долгое время удалось разуться…

Полки для «полулюкса» — непозволительная роскошь, поэтому пакет с пожитками Жидких оставил на краешке «сцены», рядом с аккуратно разложенным имуществом сокамерника.

Забрался в свободный угол. Как ни старался перемещаться бесшумно, один чёрт рассохшиеся доски предательски заскрипели. Лёг на спину, заложил руки за голову. Лежать было жёстко и неудобно. Сна ни в одном глазу не наблюдалось. Возбуждённым роем атаковали мысли.

Жидких рефлексировал по поводу своей трусости. Поплыл по течению, как говно по трубам, и оказался в полной жопе! Уболтал себя, будто алиби железное, а прокурорские следаки приучены к логике, к соблюдению презумпции невиновности. Они занесут показания в протокол, начнут их методично проверять…

«Безо всякой доказухи закрыли! Суки драные! Вы, пидоры гнойные, доказывать должны, а не беспредельничать, как в тридцать седьмом году!»

Задним числом дерзкий замысел на побег во время поездки из Ярославля казался реальным. Валера гонял по кругу за одно и тоже, позабыв, что кусать локти — занятие пустое.

Наверное, ему стало бы легче, узнай он, что план его был неосуществим изначально. У сидевшего с ним на заднем сиденье Петрушина не было ствола. В кобуре похмельного дембеля торчал муляж «Макарова». Завладев пустышкой, Жидких не смог бы диктовать условия второму оперу, вооружённому табельным оружием.

Переутомление взяло своё, Валера незаметно отрубился. Наглухо, без намёка на сновидения, до самого подъёма.

19

19 июня 2004. Суббота.

07.00–12.00

— Муси-муси, пуси-пуси — миленький мой, Я горю, я вся во вкусе рядом с тобой…

В семь утра дежурный Володя врубил музыку. Судя по репертуару, белобрысый фанател от Кати Лель. Шалавский голос певички вкупе с фривольным текстом хита поднимали ему тонус.

За ночь шея и плечи у Жидких одеревенели. Положение «сидя» он принимал поэтапно, под противный хруст суставов.

Сокамерник умывался над унитазом, поливал себе из чёрного резинового шланга, просунутого в «кормушку».

— Закрывай! — крикнул он кому-то в коридоре, но, увидев проснувшегося соседа, дал обратку. — Погодь минуту, братан ополоснётся.

И поторопил туго соображавшего Жидких:

— Не щёлкай клювом, зёма, а то брандспойт в другую хату кинут. Замучаешься ждать потом.

Валера сбросил ноги на пол, нашарил «найки», варварски смял задники и прошоркал в угол. Там принял у соседа скользкий и упругий шланг, из среза которого хлестала струя воды. Одной рукой умываться было неудобно, однако просить сокамерника полить Жидких не стал.

На киче к незнакомым за помощью не обращаются. Только кентам не в падлу пособлять друг другу. Тем более, что водные процедуры принимались над «парашей». Деликатный момент мог быть истолкован превратно.

В спешке Валера забыл туалетные принадлежности. Ополоснув лицо и прополоскав рот, он соображал, как быть. Положить шланг на пол нельзя. Напор сильный, за минуту наводнение случится.

Но и ограничиваться символической гигиеной было негоже. После ночи, проведённой в обезьяннике Красноперекопского РОВД, не удалось даже руки помыть, затем выпала дальняя дорога, многочасовые допросы, всё в духоте, на нервах.

— Брат, — уважительно обратился Жидких к соседу, — подержи, я мыльно-рыльные возьму.

Просьба была удовлетворена. Валера быстро вынул из пакета мыльницу, зубную щётку, пасту. Вывернув наизнанку, стащил через голову воняющую потом футболку. Намылся от души. Жаль, по пояс не вышло, зато лицо, шею и подмышки надраил до скрипа. Посвежев, взбодрился.

— Командир, забери хобот! — кликнул постового.

Вытираясь махровым полотенцем, кумекал, где его пристроить сушиться. Из соображений профилактики суицида на стенах не было ни крючка, ни гвоздя.

Сосед, глядя в карманное зеркальце, равнял в струнку пробор над виском. Причесон у него был цивильный, словно вчера из парикмахерской. Зачёсанные наверх мокрые тёмные волосы открывали выпуклый, очень белый лоб.

Парень выглядел на полный сорокет. Роста он среднего, слегка сутулился, грудь впалая, безволосая, руки длинные. Нос завален на бок, при этом на боксёра сосед не тянул комплекцией. Над верхней губой особая примета — глубокий кружок шрама. Взгляд дружелюбный, что неплохо. Плохо, когда двуногий, с которым ты в каменной клетке заперт, быкует, множа проблемы, учинённые ментами.

Судя по содержанию нательной росписи, парняга был из блатных. На фалангах пальцев густо синели татуированные перстни.

Жидких, несмотря на червонец усиленного за плечами, в нюансах тюремной живописи разбирался слабо. Не видел смысла её постигать, когда сидел. Азы, разумеется, запомнились.

Левое плечо соседа украшала голова кота в цилиндре и с пышным бантом на шее. Ну, это партак распространённый. Котяра — символ фарта и осторожности, означал воровскую масть.