Реверс

Валера позволил втянуть себя в разговор и теперь жалел об отвязавшейся «метле». Пара-тройка фраз получились неосторожными, а одна — конкретно лишней. Сам того не желая, он подсказал ментам, что они на верном пути.

В изоляторе их заждались дежурный с помощником. Рослый блондинистый прапор с оттопыренными, как у Чебурашки, ушами, развернул доставленного лицом к стене.

— Учи правила внутреннего распорядка!

Машинописный листок под треснутым стеклом оказался аккурат перед глазами. Уйму разных обязанностей напридумывали менты для арестантов.

«… выполнять законные требования администрации; соблюдать требования гигиены и санитарии; соблюдать правила пожарной безопасности; бережно относиться к имуществу ИВС…»

Оставшийся за спиной крепенький сержант бдил в оба.

«Серьёзное ко мне отношение», — невесело хмыкнул Валера.

Периферийным зрением он зацепил, как опер отдал прапорщику протокол задержания. Белобрыс насупил брови и приступил к чтению, помогая себе шевелением мясистых губ.

— Всё так, — подытожил, одолев документ, — годится.

— Я пойду, Володь, или помочь? — спросил оперативник.

— Справимся. Иди отдыхай.

Атлет на прощанье увесисто хлопнул Жидких промеж лопаток.

— Думай, о чём говорили. Завтра увидимся.

Клацнул замок, ивээсники начали приёмку.

— Телесные повреждения есть? Жалобы? Раздевайся до трусов.

Чтобы развязать на кроссовках шнурки, Валера присел на стул. Милиционеры на его самовольство не отреагировали. В изоляторе и раньше порядки были гораздо мягче, чем на тюрьме.

— Шнурки вытаскивай. Штаны, майку, носки сюда всё давай, — личным обыском рулил помдеж.

— Ранее судимый? — вопрос прилетел справа, от прапорщика, усевшегося за шаткий стол.

— Угу.

— Сидел?

— Угу.

Вопросы задавались непраздные. Судимых полагалось содержать отдельно от впервые преступивших закон.

— Забирай, — прощупав швы, сержант вернул одежду. — Теперь обувку.

Увалень-прапор открыл пухлый журнал покамерного содержания. Держал его так, чтобы жулик не запустил журавля в книгу. Полз ручкой по листу, бормотал что-то под нос. Со стороны казалось, будто он размышляет, в какую камеру определить задержанного. На самом деле данный вопрос, носящий крайне принципиальный характер, загодя был решён оперативниками.

— «Один-один», — изрёк наконец дежурный.

Пока Жидких расписывался за отсутствие жалоб, сержант привычно обшмонал его пожитки. Мыло, зубную щётку, тюбик «Колгейта», полотенце, кружку, ложку, сигареты, рулон туалетной бумаги побросал в пакет. Другой скарб оставил в спортивной сумке.

— Будет лежать «на вещах». Чего понадобится, скажешь.

Валера по инерции кивнул. Приняв пакет, заложил руки за спину.

Прапорщик выдвинул ящик стола, согнутым мизинцем подцепил за кольцо связку ключей.

— Прямо пошёл, — скомандовал сержант.

Жидких двинул в заданном направлении. Одиннадцатая камера была третьей от поста. Пока дежурный разбирался с замками, Валера стоял лицом к стене.

Опустив глаза, он разглядел штырь, вмурованный в бетонный пол. Ограничитель лишал заключённых возможности резко распахнуть дверь, сбить с её помощью постового с ног, высыпать гурьбой «на коридор»… Зайти внутрь можно было только боком.

— Распорядок не нарушать, — посоветовал дежурный, прежде чем замкнуть темницу. — Не то кормушку прикрою.

На нарах угадывался лежащий человек. Он завозился, потревоженный шумом, сощурился на свет, упавший из коридора, просипел: «забодали». Разглядев новосёла, буркнул: «падай, зёма», натянул на голову одеяло и практически сразу возобновил картавое похрапывание.

Жидких, оставаясь возле двери, осмотрелся. В этом полулюксе он гостил неделю под конец следствия, когда знакомился с материалами дела.

За пятнадцать лет интерьер камеры претерпел единственное изменение. Кирпичная стенка высотой в метр отгородила «парашу» от остальной хаты.

Дощатый щит нар имел ширину от стены до стены. Толстым металлическим уголком крепился он к кирпичному фундаменту и вызывал стойкую ассоциацию с эстрадой.

Стены были оштукатурены цементным раствором под «шубу». «Шуба» — исконно тюремная фишка. Она бережёт стены от вандальных надписей, не позволяет зэку вольготно привалиться к стеночке. Вместе с тем, волнистые гребешки и грязные впадины декоративной штукатурки — идеальная среда для размножения грибка.

Окошка как не было, так и нет. А откуда ему взяться в цокольном этаже? Над дверью забранная намордником из ржавых прутьев лампочка, не гаснущая ни днём, ни ночью. Мощность её от силы сорок пять ватт. Постоянный нерегулируемый свет — дополнительная засада для сидельца. Для чтения он недостаточен, зато ночью мешает полноценному сну.

Низкий потолок камеры закопчён. Здесь вагон для курящих. В дальнем верхнем углу — зарешеченное вентиляционное отверстие. Вытяжка в изоляторе принудительная. Ночью она отключается, уснуть под её дикий рёв нереально.

Смена дежурит лояльная. На всех дверях откинуты кормушки, обеспечивая какой-никакой приток воздуха из коридора в хаты.

Жидких поймал себя на мысли, что оценивает условия существования в неволе. Ищет плюсы.

«Человек, как таракан, везде приживается!»