Реверс

Мужики прошлёпали в смежное помещение. Там здоровенный прапорщик вовсю готовил их к выписке. На лавке двумя кучками лежала одежда, на столе — протоколы и ручка.

— Пишите: «Личные вещи получил полностью. Претензий не имею».

— Где черкнуть? — засуетился Витёк.

Прапорщик был возрастной, к сорока годам. Его свежевыбритый череп имел пулевидную форму и казался непропорциональным в сравнении с громоздким туловом. Развитые надбровные дуги, а также руки, плетьми свисавшие ниже колен, наглядно доказывали правоту теории Дарвина.

Маштаков его не знал. Возможно, он был из вояк. В милиции они адаптировались трудно, преимущественно на строевых должностях. А в вытрезвитель испокон веку ссылали сотрудников, не справлявшихся с обязанностями в других подразделениях. Кто-то должен был выполнять малоквалифицированную и грязную работу по зачистке улиц от пьяни. Назвать её ненужной язык у Михи не поворачивался даже сейчас.

— Шмотки разбирайте!

Маштаков взял свою рубаху, располосованную спереди на ленты. Урод Пшеничный привёл в негодность единственную приличную вещь!

В описи, кроме одежды и обуви, значился «ключь на шнурке».

— У меня, это самое, деньги были, — как можно твёрже произнёс Миха.

— Имевшиеся сорок три рубля семь копеек удержаны в счёт оплаты услуг по вытрезвлению, — прапор на одном дыхании выдал заученную фразу и, не мигая, вылупился на умника.

Тот продолжал каверзничать. Вместо того, чтобы поставить трясущейся рукой загогулину в графе, отмеченной «галкой», он перевернул протокол и начал внимательно его изучать.

«Находясь в общественном месте на улице Пугачёва в пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство, громко кричал. Бросался под колеса автотранспорта, чем мог причинить вред себе и окружающим».

«Как я умудрился упороть на Пугачёва?» — удивился Маштаков.

Вопрос носил риторический характер и не влиял на суть проблемы. Документ был составлен грамотно.

«Хорошо ещё пэпээсники меня по мелкому не оформили!»

Тогда бы после пробуждения ждала поездка в УВД к офицеру по разбору. На горемычную головушку опрокинулся бы дополнительный ушат помоев. Но и без него Миха заработал штрафное очко, как судимый. Данные о доставлении в медвытрезвитель будут внесены в АБД[254]. Это первый шаг к замене исправительных работ на более строгое наказание, коим является лишение свободы.

«Всё решится гораздо быстрее. Считай, из «Грошика» я уволен. Вчера прогулял, сегодня — никакой. Где я теперь буду исправработы отбывать?»

— Заснул, что ль?! — дежурный форсировал голос до медвежьего рыка.

Маштаков встрепенулся:

— Извините.

Торопливо расписался в положенных местах и начал одеваться. Загорелось побыстрее свалить на свежий воздух.

Служака-прапорщик обстоятельно разъяснял Сидельникову, где и в какой срок тот должен оплатить услуги учреждения.

— Пошёл ты в пень со своими услугами! — окрысился Витёк, удалившись от вытрезвителя на безопасное расстояние. — Фашисты, и то генерала Карбышева[255] в таком кандее[256] не морозили!

Квитанцию он изорвал в клочья и развеял по ветру, бодренько задувавшему с реки.

Очень кстати им встретилась уличная водоразборная колонка. Раритет по нынешним временам. Покосившаяся, изъеденная коррозией, она, тем не менее, функционировала. Бедолаги поочередно умылись. Витёк ограничился тем, что намочил кончики пальцев и опасливо протёр ими глаза. Миха, наоборот, сунул голову под ледяную струю и держал, пока не заломило в затылке.

— Хочешь менингитом захворать? — обеспокоился Сидельников.

Маштаков отпрянул в сторону и по-собачьи отряхнулся, шумно фыркая и брызгаясь. В это время Витёк, опершись на колпак колонки, снимал правую туфлю и вытаскивал из неё стельку. Она оказалась двойная, с начинкой в виде сложенного вчетверо коричневого стольника.

— Толково, — одобрил Миха.

— Воровская нычка, — Сидельников любовно расправил банкноту. — Николаич, ты как насчёт поправиться?

Маштаков нахмурил брови. Ситуация была из разряда «и хочется, и колется». Хотелось несоизмеримо сильнее.

— Давай, только без фанатизма, — оговорил он параметры опохмелки.

— Какой фанатизм? У меня в десять часов стрелка забита! Бизнес хочу замутить.

Миху ощутил укольчик зависти. У обалдуя Витька, не имеющего ни Родины, ни флага, какие-то срочные дела, кому-то он нужен. А тут полный вакуум образуется…

Сидельников в раздумьях скрёб макушку:

— Кто поблизости торгует? Кабаниха приказала долго жить. Жёлудь тоже скопытился. Помнишь Жёлудя, Николаич? Мы как-то с тобой к нему ныряли. Ещё макаронами по-флотски закусывали. Царствие ему небесное! Честный был жульман, не то что, кхм… некоторые. В соседях с ним Морда. У этого может быть в загашнике. Но там Зинка — хуже бешеной собаки. Подумает, что я Морду в блудняк какой хочу втравить, покусает…

— Постой, так ты самогон хочешь брать?

— Вот ещё! Самогонка — вчерашний день. Спирту разбодяженного возьмём литруху.

— А не лучше до магазина дойти?

— Да? — Витёк потеребил кончик сизого носа. — Тогда только на маленькую хватит.

— У тебя же встреча, — напомнил Маштаков. — А я чисто символически.