Рембрандт

Встреча сильно взволновала художника, и он не сразу заметил, что радушный хозяин банкета приглашает гостей садиться за ужин. Он устроился с Саскией за ближайшим столом и без всякого аппетита принялся за большую миску ячменного супа с морковью и петрушкой: удовольствие от еды было испорчено для него мыслью о Лисбет и неприятными воспоминаниями о последних поездках домой. Саския превосходно ладила с любыми их знакомыми, но так и не сумела покорить, очаровать или хотя бы примирить с собой родственников мужа. Рембрандт не понимал, чем объяснялась их холодность — то ли врожденным тугодумием, то ли тем, что Лисбет вселила в них неистребимое предубеждение против невестки, но все они единодушно невзлюбили Саскию. Мать его смотрела на нее с той же терпеливой снисходительностью, с какой относилась к котятам и щенкам, которых дети приносили на кухню: она жалела их, беспомощных и беззащитных, не сердилась на них, пока они болтались под ногами, и нисколько не огорчалась, когда их выдворяли восвояси. Лисбет пользовалась присутствием Саскии в доме для демонстрации своих христианских чувств: она устраивала так, чтобы место у огня обязательно оставлялось для Саскии, лучший кусок мяса оказывался на тарелке Саскии, а скатерть, независимо от ее состояния, каждый день неуклонно менялась в честь Саскии. Бедная Антье, из верности Лисбет, вынуждена была проявлять холодность, которой отнюдь не испытывала ее добрая душа, и поэтому говорила так мало и с такими запинками, что вчуже казалась безнадежной дурочкой. Не проходило дня, чтобы Адриан не вынудил невестку к опасным признаниям, которые еще более отчуждали ее от родственников: да, она держит двух служанок; нет, в церкви они не были с тех пор, как слег дядя Сильвиус; да, правда, у них частенько бывают гости, но угощение подается самое скромное — селедка и пиво.

Нет, брать Саскию с собой в Лейден больше не стоит, решил Рембрандт. Отныне он устроится так, чтобы его поездки домой совпадали с ее поездками во Фрисландию, куда Саския время от времени наведывается: то помогает при родах, то присутствует на именинах и днях рождения своих сестер Хискии и Тиции или других родственников. Сейчас, оглядываясь назад, он не понимает, почему на первых порах так возражал против этих поездок: краткая разлука всегда делает встречу более пылкой, и ночи, когда Саския лежала рядом с ним, усталая после езды в тряской карете и полная желания вновь насладиться теплом его тела, относились к числу ночей, наиболее памятных художнику. Пусть она не ладит с его родными, пусть выглядит среди них, как колибри среди ворон, он все равно любит ее.

— Нет, вы только поглядите на этих милых старичков! — воскликнула пухлая немолодая дама в брыжах и кивнула головой в сторону стола, за которым сидели старики, склонив лысые, белые и железно-серые головы над мисками с супом и засунув за ворот салфетки, чем-то напоминавшие детские нагруднички. У одних лица были трагичные и суровые, у других хитрые, горькие или злобные, у третьих, наиболее дряхлых, они уже наполовину утратили всякое выражение — нет, черт возьми, эти люди были какими угодно, только не «милыми»! И пока слуги убирали пустые миски и разносили тарелки с жареным мясом и капустой, художник наблюдал за столом, где сидели старики, испытывая чувство, похожее на разочарование: блюда, над которыми склонялись их дряблые подбородки, ничем не отличались от тех, что подавались бывшим и нынешним бургомистрам, супругам глав гильдий и отпрыскам старинных аристократических родов. Но это мнимое равенство не стерло с лица Рембрандта холодной всеведущей улыбки: богачам и счастливцам не так уж трудно один раз в году накормить нахлебников хорошим обедом — расходы невелики и с лихвой возмещаются самодовольной уверенностью в своих гражданских добродетелях.

Нет, он не любит этих бюргеров, он чувствует себя с ними неловко даже тогда, когда Саскии удается искусно настроить их в его пользу и они пытаются проявлять сердечность. А почему бы им ее не проявлять? Ведь они сами, их друзья или родственники, несомненно, жаждут попасть в его список. Холодная учтивость — вот и все, чем может он ответить вдове бургомистра, расточающей избитые и затасканные похвалы его «Уроку анатомии», или глупой пожилой даме, уверяющей, будто кружева у него на портретах такие подлинные, что их хочется потрогать пальцем, или старому судье со слезящимися глазами, который говорит, что ходит смотреть его «Страсти» всякий раз, когда бывает в Гааге.

Со вторым блюдом приглашенные расправлялись уже гораздо оживленнее — вероятно, потому, что в кружки непрерывно подливалось отличное пиво, пожертвованное по случаю торжества одной из самых крупных амстердамских пивоварен. Наконец зазвенел колокольчик, и присутствующие вновь обратили взгляды к столу ораторов, за которым, собираясь сделать какое-то объявление, поднялся председатель банкета.