Рембрандт

Все это, конечно, забавно и не лишено бодрящей остроты, как и это белое вино, которое Тюльп допивает сейчас в своем темном углу; правда, третьего стакана он не захотел и, когда служанка подошла к нему, отрицательно покачал головой. Да, забавно, хотя немножко жестоко и вовсе уж неблагоразумно со стороны Рембрандта: у человека с его самонадеянностью и безграничной страстью к правде, неизбежно появляются могущественные враги. Таким врагом и по натуре и по положению был, например, фон Зандрарт, в список заказчиков которого больше никто не стремился попасть. А ведь за немцем стояла целая клика — все те, кто в течение многих лет сохранял монополию на руководство «духовной жизнью» Амстердама. В Мейдене не очень-то обрадуются, узнав, что их превосходство в беседах на высокие темы оспаривается группой художников, офицеров, меннонитов и евреев, собирающихся на Ниве Дулен.

Хофт, фон Зандрарт, Фондель, Тесселсхаде Фисхер — лично он, Тюльп, мало общается с ними. Он всего дважды или трижды посетил их твердыню — сеньоральный замок Хофта на реке Амстель — и всякий раз с трудом удерживался, чтобы не заснуть. Сидеть и слушать, как они венчают друг друга лаврами, было до одури скучно: какой бы глубокий смысл ни заключался в их речах, он был безвозвратно погребен под замысловатой выспренностью их манеры выражаться. Тем не менее этот замок, где гуляли сквозняки, славился и в Нидерландах и за границей как «колыбель гениев», Хофт написал знаменитую историю испанского нашествия, а пьесы и стихи Фонделя были лучшим из всего посредственного, что написано на родном неподатливом голландском языке, хоть это и не бог весть какой лестный комплимент. Мейденский кружок — они именовали себя так по названию кучи древних камней на реке, — мейденский кружок, где они высидели большинство своих яиц, пользовался такой репутацией, что с ним нельзя было не считаться. И все-таки на приглашение, посланное ими господину ван Рейну, не последовало никакого ответа: Рембрандт тогда, кажется, переезжал, и приглашение затерялось среди других нежеланных писем с излияниями дружеских чувств.

Разумеется, Рембрандт был вовсе не обязан выказывать мейденцам почтение, которое они рассматривают как нечто само собой разумеющееся. Ему не было нужды письменно поздравлять Тесселсхаде Фисхер с окончанием ее скучной поэмы о реке Амстель, и никто не ждал, что, встретясь на аукционе с фон Зандрартом, он начтет расхваливать тусклые манерные полотна немца или встанет в очередь на приеме у Хофта в надежде быть представленным этой знаменитости, чуть ли не причисленной к лику святых. И все-таки Рембрандту не мешало бы сказать несколько теплых слов Фонделю на премьере последней пьесы поэта: неприятная встреча с ним, имевшая место более десяти лет тому назад у госпожи ван Хорн, отнюдь не извиняла неучтивости художника. Подойти к тем, кто ожидал автора за кулисами, пожать руку двум-трем знакомым, а потом повернуться спиной к остальным и уйти, не дождавшись выхода Фонделя и явственно показав всем, что такая знаменитость, как он, считает ниже своего достоинства принести поздравления поэту, — это уж действительно чересчур.

К тому же питать неприязнь к Фонделю, ей-богу, грешно. Ведь поэт даже на премьерах не умеет как следует ответить на комплимент, и это ясно доказывает, что он совсем не тщеславен — недаром он при первом же разговоре объясняет каждому новому знакомому, что зарабатывает на пропитание не искусством, а торговлей чулками. И не проявляет ли, наконец, излишнюю суровость тот, кто, как Рембрандт, осуждает творчество человека, который с радостью позволяет бесплатно использовать его изысканные стихотворения для любой мало-мальски пристойной благотворительной цели?

На столе доктора Тюльпа в Хирургической гильдии лежало одно из таких стихотворений, погребенное сейчас под текстами лекций и наклеенными на карточки образцами лекарственных растений: как глава гильдии врач устроил так, что поэт прочтет эти стихи на ужине, который будет дан в первых числах мая в саду Дома призрения для престарелых мужчин в пользу вышепомянутого заведения. Почему бы, внезапно сообразил доктор, не воспользоваться случаем и не свести Фонделя с нашим чуточку неприступным молодым львом? Уж они-то смогут сказать друг другу побольше, чем любому из самодовольных напыщенных бюргеров, которые будут вертеться вокруг них, и, когда фон Зандрарт в очередной раз примется рассказывать мейденскому кружку какую-нибудь неблаговидную историю о господине ван Рейне, поэт, без сомнения, вступится за художника и заявит, что Рембрандт совсем не такая предосудительная личность, какой его стараются изобразить.