Река, текущая вспять

Мужчины пока пили пиво, а я — молоко. Они оживленно беседовали; я ловила каждое слово и на ус мотала. Огали-бахибомбар был владельцем громадного пятимачтовика, самого величественного судна на всем побережье. Он перевозил чай. Океан пересекал, избирая самый долгий путь — но и самый безопасный, пролегающий вдали от штормов и пиратов. Настолько безопасный, что у него не было отбоя от пассажиров, желающих повидать дальние страны. В это плавание собиралась даже семья капитана.

Хильгом все дивился, как мне повезло.

— Вот это да, подумать только, Ханна! Послезавтра! Послезавтра вы отплываете на лучшем в мире корабле! Вы хоть понимаете, какая это удача?

Я, надо сказать, понимала разве что наполовину. Все это было так внезапно.

— А сколько времени занимает плавание? — спросила я.

— Два месяца, мадемуазель, — отвечал капитан, — и столько же — обратный путь… Но мы заходим во многие порты, желающие могут сойти на берег, потом дальше плывем.

— Для тех, кто хочет повидать мир, — заметил Хильгом, — что может быть прекрасней такого путешествия! Ах, поверьте, я бы и сам охотно сплавал…

— А что вам мешает? — спросил капитан.

— Морская болезнь… Это ужас какой-то. Стоит мне только подумать о качке — и уже желудок подкатывает к горлу.

Соблазнительный аромат бараньего рагу просачивался из-под двери и щекотал нам ноздри. Около полудня из кухни появилась Тасмира-дуофиниль и высунулась в окно, выходящее на улицу:

— Жюстофил-антуртифас! Верида-люсидемона! Колино-трамоностир! Обедать! Бросайте свою тележку и живо за стол!

— Сейчас, мама! — отозвались три детских голоска.

Через несколько минут в столовую, где мы сидели, с разгона влетели два мальчика и девочка.

Пока мы воздавали должное бараньему рагу, они вели себя примерно, только девочка, Верида-люсидемона, не сводила с меня глаз.

— Как эту даму зовут? — шепотом спросила она наконец у матери.

— Даму зовут Ханна, — ответила та.

Дети переглянулись и прыснули.

— А ну прекратите! — прикрикнула на них мать. — Нашли над чем смеяться! Нет, в самом деле, совсем вы у меня дурачки, давно пора вывезти вас повидать мир…

Дети и рады были бы прекратить, но это оказалось выше их сил: они давились смехом, уткнувшись в салфетки. Думаю, они никогда еще не слыхали ничего смешнее, чем мое имя.

После обеда мы все вместе отправились в гавань, и только тут я по достоинству оценила свою удачу. Можно ли вообразить зрелище прекраснее, чем этот парусник, стоящий на рейде? Он был как игрушечка, только великанская: полированное дерево, канаты, свернувшиеся, словно спящие змеи, пять стройных мачт, вздымающихся к небу.

— Это еще что, — с воодушевлением заверял Хильгом, — а вот под парусами! Увидите, какая красота!

Вокруг корабля жизнь била ключом. По сходням туда-сюда сновали люди, таскали тюки и ящики всевозможных размеров. Окликали друг друга, пересмеивались. Трое детей теребили отца:

— Пап, можно нам на корабль?

— Нет. Послезавтра. И, само собой, с госпожой Роскали-крокалибур.

— О нет! Только не с Драконом! — заныл Колино-трамоностир, самый младший.

— Ну а я, — извинился капитан, — должен вас покинуть, мне надо собрать команду, приготовить судно к отплытию. Хильгом, друг мой, до новой встречи!

Немного погодя Хильгом тоже с нами распрощался. Он собирался переночевать в гостинице и с утра двинуться обратно в свою деревню.

— Прощайте, мадемуазель Ханна, счастливого вам пути…

— Вам тоже, Хильгом, и спасибо за все. Передавайте от меня привет всем Парфюмерам. Скажите, что я их никогда не забуду.

Уложили меня на кровати Вериды-люсидемоны, которая была рада без памяти по-походному ночевать на матрасе в комнате братьев.

С утра зарядил дождь, и я весь день провела с детьми. В лошадки, в карты — во что только мы не играли, а когда переиграли во все существующие игры, стали придумывать новые! И это еще не считая того, что я им читала, а они слушали — паиньки паиньками (после баталии за место у меня на коленях). Каждый слушал по-своему: Жюстофил-антуртифас сурово хмурился, когда история принимала драматический оборот, Верида-люсидемона жалась ко мне и поглаживала мою руку. Колино-трамоностир мог поднять пальчик и держать его так минуты три, а когда я спрашивала: «Что ты хотел сказать?» — оказывалось, что он уже забыл…

Вечером все трое долго не могли уснуть — сказывалось предотъездное возбуждение. Было уже совсем поздно, когда в доме воцарилась тишина и я смогла наконец задать их матери вопрос, который весь день не давал мне покоя:

— А вы не боитесь, что на корабле кто-нибудь из детей перегнется через борт и…

Тасмира-дуофиниль помотала головой:

— Исключено. Вдоль всего борта протянута сеть, и если кто из детей и кувыркнется, то упадет в нее! Вот увидите, у нас на корабле женщин и детей не меньше, чем на суше. Море-то не одним мужчинам принадлежит, правда ведь? Кстати, Ханна, я тут поговорила с мужем, и нам кое-что пришло в голову насчет вас…

— Насчет меня? Как это?