Рейтинг Асури

– Вождь, – почти неслышно проговорил старик, – я верующий, ты знаешь. Я хочу исповедаться, а священники к нам до сих пор не попадали…

Мэле грустно усмехнулся. Священник-преступник – этого еще не хватало.

Варгас нагнулся еще ближе, почти к самому лицу:

– Что сделать, скажи, я сделаю…

– Попроси Фалькао поговорить со мной… Он не священник, но он понимает Бога. Он больше священника.

Варгас кивнул и обернулся к людям. Среди остальных стоял и профессор. Вождь встал, подошел к Афе и что-то прошептал на ухо. Тот слушал и внимательно смотрел на Мэле. Потом, ответив также шепотом, Асури подошел к старику и сел на освободившуюся табуретку. Убрав руку с колен Даши, старик как-то неловко помахал ею в воздухе над собой. И Даша, и все остальные тут же отошли как можно дальше – профессор и Мэле остались совсем одни.

– Фалькао, когда я увидел тебя в первый раз, я понял, что ты не такой, как все. Не скажу, что святой, не знаю, не видел никогда… Ты… Я прошу, выслушай меня. Мне важно, чтобы я очистил душу перед смертью и ушел отсюда спокойным. Помоги мне в этом. Я хочу, чтобы ты вытерпел мои слова и сказал то, что говорят священники в конце всего: «Прощаются тебе грехи твои…»

Профессор растерялся, стал оглядываться на вождя, на остальных людей. Помощи ждать было неоткуда, все молча и покорно стояли поодаль, а решиться бросить Мэле и отойти к ним Афа просто не мог.

Мэле слегка потряс руку профессора:

– Ты ничего не бойся, Фалькао. Ты просто выслушай меня и перед тем, как я умру, скажи те слова, которые нужно. Человеку это необходимо. Дело не в старости, нет. Дело в том, что с возрастом быстрее думается или вовсе не думается о жизни. Поэтому много времени остается, тогда и приходит в голову какой-то другой смысл. Понимаешь, если живешь, чтобы выжить, ничего путного в голову не придет. А когда ты живешь… Я хочу тебе сказать, что только здесь, уже на старости лет, я впервые понял, что такое жизнь. Может быть, это были самые мои счастливые годы. Здесь я жил, хотя уж здесь первое время точно приходилось выживать и даже выть от отчаяния. Твой рейтинг, Фалькао, очень нужный для человека удар. Очень…

Мэле другой рукой потянулся к лицу профессора. Взяв несколько прядей, он подтянул к себе лицо Афы и заговорил. Профессор чувствовал его дыхание, спокойное и мелкое, – так дышат собаки, когда, набегавшись за добычей и успокоившись, лежат у ног хозяина. Когда пасть уже можно закрыть и дышать только одним носом. Мэле, отохотившийся уже давно, только и ждал момента, когда ляжет у ног своего хозяина. Не найдя никого, кроме Асури, он говорил ему о своей жизни. Отодвинув табуретку, стоя на коленях и опершись одной рукой о песок, Афа приник к самому лицу старика и слушал каждое слово. Время от времени Мэле останавливался и немного отодвигал лицо профессора от себя, чтобы удостовериться, слышит ли его духовник. Убедившись, старик опять притягивал к себе лицо собеседника и продолжал говорить.

Мэле прожил не только длинную, но и очень пеструю жизнь. Простое перечисление его проступков заняло минут десять-пятнадцать. Старик помнил свою жизнь и старался как можно подробнее передать ее профессору. Словно все, что он сейчас отдаст, так и останется на этой земле, и уйдет Мэле в иной мир свободный и чистый. Нужно теперь только подтверждение профессора, что он все слышал, все понял и оставляет земную жизнь человека здесь, на земле, вместе с плотью, готовой уже сейчас превратиться в тлен.

Афа слушал и содрогался: впервые в жизни он испытывал страх уже только от пересказа содеянного. Постепенно душа его переставала вздрагивать, становилась мужественнее и выносливее – профессор даже успел подумать, насколько человеку хочется вернуться в лоно Вселенной без грязи, налипшей на «кожаной одежде». Афа слушал и понимал, что старик вовсе не раскаивается, как принято воспринимать откровение умирающего. Нет, он отчетливо признавал за собой грех и старался в полной мере описать его и даже назвать преступлением свою жизнь. Мэле не плакал, не страдал, не выпрашивал снисхождения – он самостоятельно разбирался со своей жизнью, не оставляя ни одной лазейки для оправдания. Единственно, чего он страстно желал, – это успеть еще при жизни оставить свое собственное суждение о себе самом и открыть дверь домой таким, каким он много лет назад захотел выйти в мир. И там, за дверью, ему еще предстоит ответить за свое желание самостоятельно попутешествовать вместе с собственным сознанием и одеждой плоти.

Но это будет потом, сейчас же Мэле, кончив говорить, всматривался в лицо профессора и терпеливо ждал. Только сейчас Афа с ужасом сообразил, что ему необходимо ответить. Ответить просто и ясно: «Прощается тебе». Это он и сам знал, что так надо. Но сил сказать, выговорить обычные для священника слова у него не было. Все, что у профессора собралось в один вздох, один возглас, никак не соответствовало желанию или даже воле простить.

– Тяжело тебе, Фалькао? – неожиданно спросил Мэле.

– Очень, Мэле… Очень.

– Ты обещал, Фалькао.

– Я знаю, знаю…