Рейд ценою в жизнь

Поначалу всё складывалось терпимо – немцы прорвались, но пока их сдерживало отделение Пьянкова. Части наших удалось эвакуироваться в лес. Немцам показалось мало, они решили всех добить – открыли массированный огонь по опушке. Погибли: военврач Савицкая; Левченко; фельдшер Бурмистров. У нескольких человек были винтовки, пистолеты, они отстреливались. Багдыров вооружился наганом мёртвого фельдшера, лично пристрелил зарвавшегося эсэсовца, потом едва не окочурился от боли, заполз под куст – пуля попала в бок. Он плакал, что почти никого в живых не осталось, что за сволочи такие и потерял сознание. Когда очнулся его бинтовала бледная медсестра Галина.

Немцы не стали терять время – недосугом было гоняться за каждым выжившим, пошли дальше. По видимому, они не знали, что нарвутся на госпиталь.

Задрожал Мостовой, уставился умоляющими глазами на лейтенанта, Шубин кивнул, колючий ёж вырос в горле. Мостовой, спотыкаясь, заспешил за перелесок.

Когда остальные спустились с горки, им предстало гнетущее зрелище – в воздухе пахло смертью, от палаточного госпиталя остались одни горелки. Сделав подлое дело, эсэсовцы облили палатки бензином и подожгли. Обуглились кровати, походная мебель, выгорели шкафы с медицинскими принадлежностями. Повсюду валялись мертвые тела: бывшие раненые; мед персонал.

В низине, где отсутствовал ветер, царило зловоние. На поляне, у опушки, тоже лежали тела, убитых пока не собирали, хотя похоронная команда уже прибыла и теперь готовилась к работе – как заведено, с вдумчивого перекура.

Вадима Мостового силой оттаскивали от того, что осталось от операционной. Бравый разведчик смахивал слёзы, дрожал подбородок, он вырывался, чтобы ещё раз убедиться, может ошибка и это другой человек.

– Мужики, помогите его оттащить, – упрашивал Герасимов: – Вадька, прекращай!.. Это война… Ничего не сделаешь… Не будь бабой.

Все отворачивались, прятали глаза. Мостовой уселся в грязь, опустил голову, потом сглотнул с усилием, словно проглотил куриное яйцо, засеменил в кусты, где его стало безжалостно рвать.

– Вот и сходил парень на свидание… – сокрушённо вздохнул Шлыков. – Эх, война, подлюка!.. Во что живых людей превращает. Ладно мы, мужики – нам сам Бог велел… А девчонкам-то за что?.. Им жить надо, детей рожать, за нас бестолковых боятся… Ладно, хоть не родственница, не успели ещё друг к другу прикипеть. Товарищ лейтенант, что мы тут шатаемся, душу травим? Пойдёмте скорее… Пускай похоронщики работают.

Последующие два дня на всём протяжении Ельнинского выступал велись позиционные бои. Противник наращивал силы, внутри плацдарма. Армейская разведка докладывала: отмечены движения воинских эшелонов; бронетанковых колонн; резервный и западный фронты тоже подтягивали войска; разгружались эшелоны на запасных путях. Линия фронта на рубеже Лежняки – Дубровка вызывала у командования вопросы, в виду растянутости и небольшого количества войск.

После совещания в штабе резервного фронта было принято решение: отвести войска на восемь километров к югу, где имелся пустующий укрепрайон. Никто не роптал, но солдаты втихую недоумевали – зачем положили столько жизней, чтобы удержать рубеж, отогнали врага на север, а теперь отходим без видимых причин. Причины очевидно были, но простым солдатам о планах высшего командования не докладывали.

Войска оттягивались, сокращались коммуникации. Оставшиеся в заслоне формирования, вели арьергардные бои с наседающим противником. К сентябрю линия фронта стала неподвижной – сапёры вкопали мины; оплели передний край колючей проволокой; по ночам ничейная полоса озарялась световыми ракетами, на отдельных участках она составляла в глубину не больше километра, на других тянулась на несколько вёрст.

Пополнение к разведчикам не поступало и не предвиделось.

«Побойся Бога, лейтенант, – с укором заявил Муромцев в ответ на прозрачный намёк. – На пехоту глянь, у них в ротах по тридцать бойцов и ничего, справляются».

Каждый вызов в штаб сопровождался чуть ли не коллективным молебном – только бы не разведка боем. В таких мероприятиях было мало пользы, но людей укладывали штабелями. Огневые точки, разумеется, выявляли, но уже на завтра противник перемещал их на другие участки и идущим в атаку ротам оставалось только удивляться.

На вторые сутки Шубина снова вызвали в штаб. Красноармеец Смоленцев украдкой перекрестил командира, тот сделал вид, что не заметил. В блиндаже командира полка находились трое: полковник Рехтин; начштаба Лисовский и незнакомый полноватый полковник с густыми бровями и тяжёлым взглядом. Сердце беспокойный ёкнуло, но, судя по петлицам, службу полковник проходил где угодно, только не в комиссариате внутренних дел.

Глеб отдал честь застыл на пороге. Майор Лисовский отступил в тень, сделался незаметным. Рехтин сочувственно поглядывал на лейтенанта – значит назревали неприятности, плохо красноармеец Смоленцев его перекрестил.

– Вот это и есть наш лейтенант Шубин… – скромно поведал комполка. – Зарекомендовал себя как исполнительный, дисциплинированный и добросовестный командир.