Разрывая стены

Может, поэтому не лился по ночам дождь из лунного света? Скользящие находились в мире без Лун? Или в междумирье, где нет ничего, кроме каменного мешка в виде креста с равнодушным Одноглазым Богом внутри, и он сам решает, когда начать день и когда его закончить?

— Может, стоит представить, что мы несемся на космическом корабле сквозь Вселенные? — шептал Бэй Ане на ухо, успокаивая, как ребенка.

Он снова вспоминал не работавшие хитрости из руководств по выживанию и куском рукава собирал во всех углах редкие капли росы, чтобы выжать драгоценную влагу на губы Ане. Но этого было так мало!

Скользящие все чаще ловили друг друга за совершенно бесполезным занятием — широко открыв рот, они пили светящийся дождь, лившийся с плоской крыши.

В нем был очищающий свет, но он не утолял жажды.

Чем меньше становилось сил, тем больше становилось прикосновений. И появлялись обещания.

— Ты покажешь мне своего волка?

— Конечно, обрею голову налысо, а потом ты сама выберешь мне велосипедный шлем.

— Спустимся со склона «Убить банкира» теперь, когда ты больше не боишься высоты?

— Если с тобой, то не боюсь. Покажешь мне еще раз Майорку? На мотоцикле?

— Ты отвезешь меня в Нью-Йорк? И в Дубай?

— Куда захочешь.

— В Лас-Вегас… Будешь рассказывать мне сказки на ночь?

— Каждое мгновение, когда ты захочешь их услышать. Не только словами… Уже рассказываю…

— Помнишь, жрец говорил о магии этого мира? О том, что для Долины лучше, если Бог останется в каменном мешке? — прошептала однажды Тайна, дрожа от холода или нахлынувшего на нее волнения. — Что, если залитые силой кристаллы — это его разлетевшееся на мириады осколков тело? Одаренные люди — сосуды для частичек его расколотой на части души?

Одноглазый Бог молчал, как если бы Ана была права.

— Что тогда такое Тени?

— Я раньше думала, что они — его глаза. А теперь — его боль? Его горечь?

Одноглазый Бог молчал, как если бы Ана заблуждалась.

* * *

Она не жаловалась, его Тайна. Совсем. Только когда ей становилось невыносимо трудно, смотрела на Бэя голодными глазами, казавшимися в такие моменты омутами, и начинала жадно его целовать. Так, словно он был для нее амброзией. Кобейн стал бы для нее пищей богов, но не знал, как это сделать.

Он пытался выдумать свое собственное колдовство, превратить ласку и нежность в живительную силу и делиться с Аной тем, что еще оставалось в нем самом. Но с каждым часом глаза Тайны становились все бездонней, а поцелуи — воздушными, почти целомудренными. Лишь улыбка, когда Бэй с тревогой всматривался в ее лицо, оставалась прежней — безмятежной.

Тайна, его! Ну как она могла сиять таким неприкрытым, чистым счастьем, умирая от жажды и голода под равнодушным взором Одноглазого Бога? Бэй ненавидел его уже всей душой, каждой клеточкой своего изможденного тела.

Отчаяние знает много грубых слов.

Сначала беззвучно, потом все громче, Кобейн начал разговаривать с лицом на пластине.

— Ты, безымянный, одноглазый, бессердечный, бездушный кусок камня. Как можешь ты быть таким равнодушным? Она притащила в этот тванский мир твои глаза. Но ты смеешь наказывать за то, чтобы было уже выше ее сил и возможностей? Висел здесь столетиями или тысячелетиями безглазым, так будь благодарен хоть за один. Слышишь?!

Бэй кричал уже не только про себя, но и вслух. Хорошо, что Тайна этого не слышала. Спала или потеряла сознание.

Он клялся, потрясая кулаками в сторону Бога:

— Если ты позволишь ей умереть, ты, глухой урод, я разобью тебя в пыль. Будешь вечность летать в этом каменном мешке светящейся грязью.

Все еще надеясь на чудо, Бэй не сдавался и искал символы или знаки. Ему казалось, что стоит их найти, и Ана узнает какие-то из тех двухсот, что выучила от Рока, выдумает что-то немыслимое, и тогда невероятное станет возможным… И откроется путь к спасению. Поэтому он искал.

Оставлял Ану ненадолго, прикрыв своей рубашкой, потому что ей становилось холодно в ее забытье или сне, и искал. Должны же быть какие-то знаки в этом мешке? Он смотрел во всех углах, на всех стенах.

Однажды, когда Кобейн метр за метром обследовал пол, разгребая в стороны горы золотой пыли, он услышал тихий голос:

— Знак, смотри, Бэй, знак.

Кобейн оставил Ану почти в середине храма, очень близко к Богу, потому что это было самое светлое место. С потолка лились потоки светлого дождя, и Бэй надеялся, что в них есть хоть какая-то капля силы.

Тайна повернулась на спину и смотрела прямо перед собой на плоскую крышу. Может, она увидела что-то под каменной пластиной?

Бэй лег рядом.

Одноглазый исчез, словно и не висел над ними. Сверху был потолок с уже привычным рисунком отверстий, но Ана видела в них что-то иное.

— Где, Ана?

— Над нами.

Она начинала бредить.

— Какой?

— Тот, что я нарисовала на твоей спине в последний раз.

— Отменивший метку Добровольного подчинения?

— Ее нельзя отменить.

— Но… как же? — не понял он. Бредит…

— Ты сам уничтожил эту метку, — прошептала Тайна, улыбаясь.

Бэй приподнялся, чтобы посмотреть на нее, и испугался невидящего взгляда.