Разрывая стены

Даже не потребность — необходимость.

Жадные губы, сплетающиеся языки, руки, спешившие убрать прочь все мешавшее, лишнее. Скорее! Чтобы чувствовать всем телом.

Это было не узнавание — знание. Рожденное в разлуке из тоски и бережно хранимых воспоминаний.

Дыхание вместе, на двоих один торопливый ритм сердца, замкнутость круга в переплетении тел. Ближе, ближе, еще ближе, чтобы проникала через кожу нежность и лечила исцарапанные сердца. В молчании — без слов и даже без шепота, потому что прокушены до крови губы, чтобы сдерживать стоны наслаждения.

Изо всех сил сжатые глаза, пока слепили погибавшие и рождавшиеся вновь вселенные. Еще! И еще раз. Из круга в круг. Пока не утолен немного голод и притуплена жажда, пока не подлечено сердце и не наполнилась душа янтарным светом.

Только тогда получилось оторваться.

Застыть на сбитых простынях, не разрывая прикосновения телами. И, разделив моменты небывалой близости, оказаться на миры далеко друг от друга.

Нет. Еще не на миры.

Не пущу… Бэй нашел ладонь Аны и спрятал в своей.

— Привязка? — улыбнулась она, глядя в потолок.

— Тванская, — улыбнулся он.

Цикады замолкли, и прокричал где-то далеко первый петух.

— Когда все закончится, ты вернешься на Землю?

— Да… Ты станешь Королевой?

— Нет… сначала принцессой.

До самого рассвета разговаривали только руки, говорили слова нежности, переплетаясь пальцами, трогая запястья, пока не прозвенели нестройным хором два телефона и старинный будильник, возвещая, что пора ехать в аэропорт.

Самолет Гашика отвез Ану и Бэя в Барселону, откуда они вылетели в Сантьяго де Чили. Грандидьерит берлинского коллекционера попутешествовав из рук в руки по Европе, закончил свой земной путь в доме Ракшивази, значит, третий Глаз пересек Атлантический океан вместе с Даном Мортимером, который ступил на берега Южной Америки в городе танго, но оставил потомков и умер в столице Чили. Бэй не выдержал соблазна и, планируя встречу с внучкой Мортимера, написал Ричу. Рич тут же ответил, что уже стрелой мчится в Сантьяго со своей любимой Стрелкой.

Ночь на Майорке спустила напряжение, которое росло и лопалось между Кобейном и Аной, они летели в самолете на собственном облаке, не сдерживая улыбок и не скрывая теплых взглядов.

Но избегали прикосновений. Ко всем тванским Теням! Запрет Кайры сменился их собственным, не прозвучавшим вслух запретом. Но при этом им было легко и солнечно вместе. Вот такое странное счастье для двух жертв привязки.

В городе казненной социалистической мечты, городе Альенде и Пиночета, заканчивалось лето. На улицах говорили на испанском без особенного акцента, как например в соседней Аргентине, но с таким количеством заимствованных у индейских племен слов, что оказалось трудно понимать смысл случайно услышанных разговоров.

Упрямство чилийцев было заметным уже на карте. Прижатая к берегам Тихого океана страна посмела расти в длину. На севере она цеплялась за сухие горы пустыни Атакама, где годами не выпадали дожди, а небо не знало облаков, но знало крылья фламинго и звезды. Через озера и ледники дель Пайне, неприветливый пролив Магеллана и Огненную Землю Чили тянулось до самого Южного полюса и, имея наглость считать часть Антарктиды своей территорией, содержало на ней армейскую базу.

Город множества цветов и холмов тоже пульсировал этой вызывающей верой в себя или привычкой противоречить. Было в нем что-то от паренька переходного возраста — уже не ребенка, но еще не мужчины.

Бэй потащил Ану в музей Пабло Неруды, тот самый, о котором говорил Гашик. Ожидая своей очереди, потому что желающих оказалось на удивление много, они начитались и насмотрелись граффити на близлежащих улицах. Город-юнец с пробивающейся на щеках первой щетиной не мог не рисовать разноцветными красками на стенах домов и не писать хулиганские тексты. А также цитировать и цитировать своего идола — Неруду.

Только чилийский поэт-романтик, прославившийся своими песнями о любви, мог в тоже время быть коммунистом и успешным политиком. И он тоже застрял на последней остановке Юности. Неруда писал стихи, которыми дышала его родная страна, собирал со всего мира сувениры, прятал в шкафах потайные двери и посмел бросить в лицо Сталину, что построенное им общество не имеет ничего общего с коммунизмом.

Сальвадор Дали прорубал окна в стенах своего имения в Кадакесе, чтобы они превратились в картины для его любимой Галы. Для своей любимой Матильды Неруда написал «Сто сонетов любви» и скупал соседские дома на холме Ла Часкона в Сантьяго. Он превратил свой дом в отдельно стоявшие комнаты, где можно было уединиться и ненадолго расстаться, чтобы потом снова закрыться вдвоем от всего мира.

Бэй посадил бы для Аны сад миндальных деревьев в Долине.

И он был готов отпустить. Оставив в мире, в котором третья Луна уже носила ее имя.

«С какими звездами говорят реки, которым не суждено достигнуть океана?»

Зелеными. Изумрудными звездами в серых глазах.

— Ну и куда ты дел серьгу из уха? — гремел за пластмассовым столом с пластмассового стула Рич.