Разоблачение

– Вы читали вот это?

– Конечно, конечно!

– Ну и как Вам?

– Изумительно метафорично. А Вам?

– А мне главный герой понравился. Как будто живой, так выписан…

– А как Вам сцена в кафе?

– Это там, где они сухарики грызут? Какая ирония, какой сарказм!

– А мне кажется, что слишком уж гиперболизировано!

– Что гиперболизировано? Сухарики гиперболизированы?

– Да нет, Вы не понимаете… Ведь это все – изумительно метафорично…

– Это Вы не понимаете. Идея-то совсем в другом…

Кто-то из великих сказал: «В споре рождается истина». По отношению к литературе это оказывается в корне неверным. В спорах о художественном произведении рождается не истина, а литературная критика, имеющая к истине такое же отношение, как зараженный СПИДом к простудившемуся. Появление критики было вызвано желанием литературоведов уничтожить «многозначность» литературы, привести литературный процесс к общему знаменателю. Но «многозначность» проявилась даже здесь. Критикой было создано множество общих знаменателей, и авторы запутались вконец.

– Вот мой новый роман.

– Да, прочитал. Все в корне неверно.

– Как неверно?

– А так. Идите, переделывайте.

Автор идет переделывать, но на улице ему встречается другой критик.

– Великолепно! Вы создали истинный шедевр!

– Что, и переделывать не надо?

– Какое – переделывать?! Слова не выкинешь!

Автор разворачивается на 180 градусов, но тут же сталкивается с третьим критиком.

– Прочитал Ваш роман… Что-то Вы, батенька, недоглядели… Полное дерьмо.

– Переделывать? – с готовностью спрашивает автор.

– Радикально, – отвечает критик.

Когда стало ясно, что порождение литературы – критика – подминает под себя собственного родителя, авторы плюнули и решили не обращать внимания на злобного дитятю и заняться чисто процессом. Так, как все еще было непонятно, как и о чем следует писать, писать решили, как Бог на душу положит. Но любое практическое действо требует теоретического основания. Таким основанием явился спор о форме и содержании. Сродни тому, как верующие и атеисты веками дискутируют о том, что первично, дух или материя, так и литераторы, разделившись на два лагеря, начали беспрецедентную борьбу за то, чтобы писать ни о чем, но строго придерживаясь формы, и за то, чтобы писать о главном, формы не придерживаясь вовсе. Притом, если проводить аналогию с церковно-светским спором, в роли духа выступала форма, а в роли материи – содержание. Понятно, что никто из спорящих не знал, какова оптимальная форма литературного произведения и о чем следует писать, чтобы доказать ведущую роль сюжета.

За спорами все как-то забыли о самой литературе. В погоне за новыми формами и оригинальным содержанием авторы не заметили, что литература за ними не поспевает. Сложилась странная ситуация: споры о литературе еще велись, а самой литературы уже не было. В разговорах все чаще стало употребляться нейтральное слово «вещь».

– Вы читали новую вещь того-то?

– Да, чудесная вещица!

– Последние, прямо-таки скажем, слабенькие были вещички, а эта – ого-го!

– Да уж, что ни говори – вещь!

Таким образом, конец ХХ века ознаменовался тем, что тот же Г. Фишби остроумно назвал «литературой за скобками».

В это смутное время и появился роман Б. Макферсона и П. Колдуэлла «Разоблачение». Я не стану рассуждать о достоинствах и недостатках романа: и того, и другого хватает. Единственное, на чем бы я хотел заострить внимание читателя – это само появление подобного романа на рубеже веков. Надо сказать, что авторы придерживаются того же мнения, что и автор этих строк. Для них литература – это способ одурачивания масс, своеобразная «игра в дурака». Но причина, по которой авторы отказывают литературному процессу в праве на жизнь, формальна. Это «невозможность правильного осмысления текста в следующую секунду после создания этого текста». Бесспорно, язык нестабилен. Но не до такой же степени! Если принять рабочую гипотезу Б. Макферсона за единственно верную, мы будем вынуждены признать, что вся коммуникативная деятельность человечества состоит из бессвязных текстов разного уровня сложности, которые непонятны не только реципиенту, но и самому коммуникатору. А согласиться мы с этим не можем. Приведу всего лишь один пример.

Коммуникатор говорит: «Я тебе сейчас в морду дам». Несмотря на то, что прошло некоторое количество времени, реципиент верно осмысляет полученную информацию и говорит: «За что?» Далее возможны два варианта. В первом случае коммуникатор молча дает в морду реципиенту, чем подтверждает тезис о невозможности коммуникативных действий с уже созданным текстом, во втором случае коммуникатор может начать объяснять, за что он дает в морду реципиенту, продолжая таким образом коммуникативную деятельность на базе первичного текста.

Данный пример показывает, что предположение авторов о невозможности литературного процеса с формально-временной точки зрения является ошибочным.